Морозным декабрьским днём из дверей служебного подъезда Александринского театра быстрой походкой вышла красивая, шикарно одетая молодая дама, наняла экипаж и велела ехать в гостиницу Эссена, что на Знаменской площади против Николаевского вокзала.
Колючий петербургский воздух принялся украшать здоровым румянцем лицо девушки, но настроение её оставалось прескверным. Полчаса назад, будучи вызванной в малую залу канцелярии, она, начинающая актриса, не прослужившая в театре и месяца, выслушала от его превосходительства такое... Сначала директор выразил восхищение её внешними данными и актёрским талантом, а потом недвусмысленно пригласил прокатиться с ним на Рождество в Варшаву. Она уже знала о свободных нравах, царящих в Александринке, но чтобы так цинично...
Мадемуазель Терновская побледнела и дерзко ответила, что к подобным путешествиям не готова, а крепостное право двадцать лет как отменили. На что его превосходительство невозмутимо предложил своей подчинённой не горячиться и всё обдумать. В противном случае он не будет настаивать на продлении ангажемента мадемуазель Терновской в Императорском театре.
Экипаж повернул на парадную улицу города. В этот час здесь уже было многолюдно; готовая заплакать, дама рассеянно, с обидой и некоторым презрением взирала на столичную публику. Столица... успевшая полюбиться и почти ей покорившаяся, вдруг так жестоко с ней обошлась.
Приехав в гостиницу и войдя в свой номер, актриса бросила на стол муфту, перчатки, сняла шляпку ,положила её на кровать, села рядом… Доро’гой она из последних сил держалась, но теперь веки бедной девушки часто-часто заморгали, ладони закрыли лицо, сама она повалилась ничком на шёлковое покрывало и дала волю слезам. Сквозь слёзы она представила масляные глазки директора, его обвислые щёки, тонкие губы... и ещё сильнее заплакала. Неужели придётся возвращаться в Воронеж, в свою бывшую труппу... опять холодный поезд, завьюженные полустанки, маленький скучный город, где она загубит свой талант... Самое печальное, что теперь добрый дядюшка Григорий сочтёт её неблагодарной и вряд ли станет хлопотать о новом ангажементе для племянницы и оплачивать связанные с этим расходы.
Наконец девушка выплакала все слёзы и теперь только вздыхала.
А как славно всё начиналось! Дали роль Марьи Антоновны в "Ревизоре"... роль у неё получается – публика так тепло принимает. И этот молодой черноглазый офицер, бежавший после спектакля за её коляской и кричавший комплименты... Может быть, всё как-нибудь уладится? Может быть, директор не будет настаивать на своём предложении? А если поездка в Варшаву – это всего лишь безобидное развлечение? Не слишком ли резко ответила она важному чиновнику?
Размышляя таким образом, мадемуазель Терновская мало-помалу успокоила себя, прихорошилась перед зеркалом, полюбовалась собой и... решила вернуться в театр.
Едва девушка покинула гостиницу и оказалась на площади, перед ней, как из-под земли, возник столичный лихач. "Ах, будь, что будет!" - подумала она, поставила стройную ножку в изящном башмачке на ступеньку и легко взлетела в коляску.
Глухо стуча по заметённым торцам мостовой, мягкий экипаж, запряжённый резвым гнедым рысаком, вновь помчал нашу красавицу вдоль Невского проспекта. На душе её лежал ещё неприятный осадок, чёрные, чуть припухшие глаза лоснились влагой, но глядели без робости. Голову дама держала высоко, и молодые люди партикулярного сословия, проходящие по тротуару, заглядывались на прекрасную незнакомку, а корнеты с поручиками восхищённо крутили усы и весело отдавали ей честь.
Мадемуазель Терновская побледнела и дерзко ответила, что к подобным путешествиям не готова, а крепостное право двадцать лет как отменили. На что его превосходительство невозмутимо предложил своей подчинённой не горячиться и всё обдумать. В противном случае он не будет настаивать на продлении ангажемента мадемуазель Терновской в Императорском театре.
Экипаж повернул на парадную улицу города. В этот час здесь уже было многолюдно; готовая заплакать, дама рассеянно, с обидой и некоторым презрением взирала на столичную публику. Столица... успевшая полюбиться и почти ей покорившаяся, вдруг так жестоко с ней обошлась.
Приехав в гостиницу и войдя в свой номер, актриса бросила на стол муфту, перчатки, сняла шляпку ,положила её на кровать, села рядом… Доро’гой она из последних сил держалась, но теперь веки бедной девушки часто-часто заморгали, ладони закрыли лицо, сама она повалилась ничком на шёлковое покрывало и дала волю слезам. Сквозь слёзы она представила масляные глазки директора, его обвислые щёки, тонкие губы... и ещё сильнее заплакала. Неужели придётся возвращаться в Воронеж, в свою бывшую труппу... опять холодный поезд, завьюженные полустанки, маленький скучный город, где она загубит свой талант... Самое печальное, что теперь добрый дядюшка Григорий сочтёт её неблагодарной и вряд ли станет хлопотать о новом ангажементе для племянницы и оплачивать связанные с этим расходы.
Наконец девушка выплакала все слёзы и теперь только вздыхала.
А как славно всё начиналось! Дали роль Марьи Антоновны в "Ревизоре"... роль у неё получается – публика так тепло принимает. И этот молодой черноглазый офицер, бежавший после спектакля за её коляской и кричавший комплименты... Может быть, всё как-нибудь уладится? Может быть, директор не будет настаивать на своём предложении? А если поездка в Варшаву – это всего лишь безобидное развлечение? Не слишком ли резко ответила она важному чиновнику?
Размышляя таким образом, мадемуазель Терновская мало-помалу успокоила себя, прихорошилась перед зеркалом, полюбовалась собой и... решила вернуться в театр.
Едва девушка покинула гостиницу и оказалась на площади, перед ней, как из-под земли, возник столичный лихач. "Ах, будь, что будет!" - подумала она, поставила стройную ножку в изящном башмачке на ступеньку и легко взлетела в коляску.
Глухо стуча по заметённым торцам мостовой, мягкий экипаж, запряжённый резвым гнедым рысаком, вновь помчал нашу красавицу вдоль Невского проспекта. На душе её лежал ещё неприятный осадок, чёрные, чуть припухшие глаза лоснились влагой, но глядели без робости. Голову дама держала высоко, и молодые люди партикулярного сословия, проходящие по тротуару, заглядывались на прекрасную незнакомку, а корнеты с поручиками восхищённо крутили усы и весело отдавали ей честь.
