Валентина Олеговна, это ваше право. Скажу лишь одно: вы в те годы не жили, вам трудно представить, что мы чувствовали, когда казалось, что лучи солнца начинают тебя припекать, грозя сжечь дотла. Я лишь объясняю, но не пытаюсь себя оправдать, потому что оправдания мне нет на этом свете и на том не будет.
А потом я узнал, что Ерофеев устроил. Он каким-то образом заманил на крышу Олега Белихина, которому было тогда семь лет. Видимо, убедил его таким путем бежать из детприемника. Олег-то не мог знать, что как раз Ерофеев и был следователем по делу Макара Белихина, которого потом расстреляли, а жена его погибла в лагерях.
Олег пошел по подпиленным мною доскам, они проломились, и он разбился. Но директор Полина Вениаминовна повела по документам это событие как смерть Васи Мельникова, тоже семи лет, сына священника Дмитрия Мельникова, осужденного на десять лет лагерей по той же 58-й. А самого Васю, живого и невредимого, Ерофеев вывез из ДПР по документам Олега Белихина. В курсе этой подмены были только три человека: Ерофеев, Полина и я.
Таким образом, ваш отец, по документам Белихин Олег Макарович, на самом деле являлся Мельниковым Василием Дмитриевичем.
Цели этой подмены я не знал, Полина тоже.
Но сразу после произошедшего я понял, что Ерофеев постарается от меня избавиться. Я ведь про него знал то, чего никому знать не надо. Почему он не уничтожил Полину и она спокойно дожила до 1951-го года – для меня загадка.
А я понял, что мне надо бежать. Хорошо, жениться тогда еще не успел, с женой и детьми это куда сложнее бы было. Короче, никого в известность не ставя, за один вечер собрался, сел на поезд и уехал в Свердловск. Там устроился рабочим на завод, получил место в общежитии и думал: ну все, обошлось. Но Ерофеев достал меня и там.
Узнал я об этом самым чудесным образом. Сделаю небольшое отступление. Вы не читали повесть «Изумрудная ласточка»? Автора не помню. Она была издана ограниченным тиражом в конце пятидесятых, после не издавалась и была основана на реальных событиях. Принято считать, что в репрессиях действующими лицами были только палачи и их жертвы, а героям тут места не было. Так нет, были и герои. В Свердловском управлении НКВД работала секретарем такая девушка – Лариса Ромашевская. От товарища Ежова в каждую точку страны приходила разнарядка: план по количеству выявленных врагов народа. И его выполнять надо было везде. Только уже Берия позже это безобразие отменил, но это уже потом. Составлялись списки на арест, и Лариса эти списки как раз печатала, имена с адресами. Но печатала с копией для себя. А вечером после работы шла по этим адресам и людей предупреждала, чтобы немедленно уезжали. Кто уехал – тот спасся, кто не дернулся или не успел – тех потом забирали. Но Ромашевскую ни один не выдал, ее словно Бог хранил. И в НКВД даже не задумались ни разу, почему вдруг иногда приходят в пустые квартиры, а намеченные к аресту люди как сквозь пальцы ускользают. «Изумрудная ласточка» - это она себе такой псевдоним придумала, что она, дескать, вроде белой вороны. И погибла она уже позже, с начала войны пошла на курсы медсестер и отправилась добровольцем на фронт, а ее санитарный поезд немцы разбомбили.
Словом, повезло мне. Как только моя фамилия появилась в списке врагов народа, Лариса Ромашевская как раз меня предупредить успела. И еще добавила, что в списке моя фамилия была подчеркнута, и восклицательный знак стоял. Я сразу понял – Ерофеев. Поблагодарил свою спасительницу, мгновенно кинул свой нехитрый скарб в чемодан и побежал на вокзал, такой опыт уже имелся с прежнего раза.
На перекладных добрался до Чарджоу в Туркмении. Там мой след для Ерофеева и затерялся. Ну, а в сорок первом на фронт ушел. Прошел всю войну, два ранения получил. В пятьдесят четвертом вернулся в Москву. Ерофеев мне был уже не страшен.
Понимаете, Валентина Олеговна, я в тридцатые был человеком неверующим. Был бы верующим – не подпилил бы досок, а пошел бы под статью. А так для меня не было понятия «грех». Стыдно признаться, но после войны моя совесть вроде бы успокоилась. Похоже, решил я тогда, что кровью свой проступок искупил. А сейчас, как умирать время пришло, собрался все же облегчить душу – рассказать все вам и отцу Дмитрию, который, кстати, приходится вам единокровным дедом. Но его я не застал, он в отъезде был. Писать еще одно письмо – ему – уже у меня нет сил. Уверен, что вы сами, раз уж вы его родная внучка, его разыщете и это письмо ему покажете. Он служит в Москве в церкви праведников Иоакима и Анны, что на Якиманке.
Забыл написать главное: Ерофеев тоже жив и здравствует, он сейчас на пенсии, проживает по адресу: Москва, улица Круглогорская, дом 31, квартира 68. Так что у вас есть возможность задать ему вопрос, зачем ему сорок лет назад понадобилась эта история с подменой в детприемнике. Если пожелает ответить.
На этом письмо заканчиваю. Простите меня все, кто может, ведь ухожу уже.
Аркадий Солонцов».
- Андрей Александрович, что с вами?! – вскрикнула «Ева». – Ребята, да что вы сидите, как истуканы?! Звоните, скорую вызывайте!
Ерофеев продолжал сидеть с открытыми глазами, но голова его свесилась набок. Через несколько мгновений его тело накренилось и начало сползать с кресла. Паша подскочил и едва успел снова посадить его ровно.
Егор же взял неподвижную руку Ерофеева и попытался нащупать пульс. После нескольких безуспешных попыток он махнул рукой:
- Все… бесполезно.
На какое-то время в комнате установилось молчание. Девушка о чем-то задумалась, не реагируя на окружающих.
- А ведь на вид он крепенький совсем был, - заметил Паша. – И вот, нате вам.
- Только ты его не сильно жалей, - отозвался старший опер. – Это ведь один из тех упырей, которые в тридцать седьмом по ночам людей в «воронки» запихивали.
Тут он, спохватившись, повернулся к девушке:
- Извините, если что-то не так сказал, вы ведь из КГБ, может, вам это неприятно слышать.
- Нет, нет, - рассеянно заверила его мнимая стажерка. – Как раз я с вами полностью согласна.
И тут же снова ушла с головой в свои мысли.
- Сейчас вызываем скорую, - сказал Егор. – Врач констатирует смерть, потом вызовет милицию для составления протокола, а уже после этого приезжает машина из морга.
- А зачем вызывать милицию, если вы сами и есть милиция? – спросила девушка.
- В принципе, протокол мы можем составить сами, - согласился старший опер. – Только потребуются двое понятых из числа соседей. И надо как-то родственникам его сообщить.
- Родственников у него не осталось, во всяком случае, близких, - проявила неожиданную осведомленность сотрудница КГБ. – А в протоколе, если нужно, я тоже могу расписаться как еще один представитель правоохранительных органов.
- Тогда я звоню в скорую.
Дальше произошло нечто совсем неожиданное.
Не обращая внимания на своих спутников, девушка встала, подошла к секретеру и начала совершенно бесцеремонно выдвигать один ящик за другим, перерывая их содержимое и отбрасывая в сторону то, что не вызвало у нее интереса.
Паша Дорохов чуть не поперхнулся слюной. Происходило неслыханное беззаконие: сотрудница КГБ самовольно производила в чужой квартире несанкционированный обыск, не имея на то ни права, ни оснований.
Паша уже хотел было вскочить, чтобы ей помешать, но наткнулся на спокойный взгляд Егора Чайкина, который и бровью не повел, наблюдая за действиями «Евы» с подчеркнутым безразличием.
А девушка между тем выдернула из одного ящика небольшую книжку, название которой оперативники не успели рассмотреть. Разве что единственную деталь: буквы в этом названии были латинскими. Быстро пролистав книжку, девушка спокойно сунула ее себе в сумку.
Вслед за Егором Паша был вынужден смолчать. Он понял, что старший товарищ имел какие-то основания для проявления такой пассивности.
Вскоре в дверь позвонили: приехала скорая.
Прошло больше двух часов, прежде чем все необходимые процедуры были завершены. Когда сотрудники морга забрали тело, Чайкин и Дорохов облегченно вздохнули. Трое визитеров покинули квартиру и вышли на улицу.
- Мы можем вас на машине до вашего Управления подбросить, - предложил Егор.
- Нет, нет, спасибо, вы из-за меня и так уже столько времени потеряли, - откликнулась «Ева». – Уж доберусь на общественном транспорте.
Тут же, что-то вспомнив, она добавила:
- Наши люди в булочную на такси не ездят!
И как-то глупо хихикнула.
- Приятно было познакомиться, - вежливо сказал старший опер.
- Взаимно, мальчики. Вы отличные ребята, мне понравилось с вами работать, - отозвалась молодая чекистка.
- Что это было? – спросил дознаватель, когда они с Егором сели в машину.
- Ты про нее или про письмо?
- И про нее, и про письмо.
- Я так понял, - задумчиво произнес Егор. – Что в письме был какой-то убойный компромат, который его кокнул. А она как раз этого не хотела. Она его колоть собиралась, причем грамотно и со знанием дела. Видел, как она его до кондиции доводила?
- Но несанкционированный обыск! Незаконное изъятие книги! Это вообще какой-то беспредел!
- В том-то и дело, Паша, что законы пишутся для таких, как мы с тобой, а не для гэбни отмороженной, вроде этой дамочки. Мне, между прочим, Авенирыч шепнул, когда отрядил нас к ней в эскорт, чтобы мы были с ней бережны, внимательны и чуть ли не облизывали ее со всех сторон, а вот она может вытворять все, что пожелает. Потому что – фаворитка самого Андропова.
- Андропова?! Не может быть! У него же возраст уже!
- Не в этом смысле, а чисто в деловом. Он же продвигает таких – молодых, перспективных. И наш Щелоков продвигает, только нам это не светит, чином не вышли, мелковаты слишком для внимания сиятельной персоны.
- Ну, тогда понятно. Так что, теперь она будет так и дальше беспредельничать и брать себе все, что приглянется?
- А нам-то что? Меньше знаешь – лучше спишь. А то, что книжку слямзила – так, быть может, она клептоманка, тогда это не вина ее, а беда. И нам, Паша, радоваться надо, что эта публика с Лубянки, нынешняя и бывшая, друг другом занимается, а не нами, грешными, и пусть лучше так и дальше будет.
Тем временем «Ева» уже выходила из метро и, направляясь к зданию Управления КГБ СССР, продолжала размышлять:
«Единственный, кто бы мог мне что-то прояснить, ушел по-английски, не прощаясь. Притом – какая странная смерть! Словно он был роботом, которого вдруг кто-то отключил. Ему же ничего не грозило, свидетелей не осталось, все сроки давно истекли. Имел ведь полное право сказать: знать ничего не знаю. А тут… Может, я не с того конца зашла? Так ли уж важна для меня ее родословная? Да, «двойняшка-предшественница», время идет, а я по-прежнему о тебе ничего не знаю. То есть, теперь получается, что уже о себе».
И она вполголоса произнесла несколько фраз на языке, который не был бы понят ни одним профессором-лингвистом из любого университета мира.
