Ларцов.
- А ну, дай сюда, - перехватив полу пустую винтовку, лейтенант последовал Ларцову, расстреляв всю обойму, точно в мутное тело незнакомца. – Это что за чертовщина? Валька, ну-ка,- повинуясь солдат, вручил свое оружие.
- Товарищ лейтенант, не валяйте дурака! – хихикнул басом солдат. – Ну я сен пень же, что не человек.
- А кто ж тогда, умник?
- Призрак, дух, нечистая сила, называй, как хочешь, все одно.
- Да иди ты! – лейтенант изменился лицом, осунулся, щеки его стали серыми, а в глазах заиграл ужас. Толпа заохала, стала шептаться пуще прежнего, кто-то крестился.
- Чудаки вы ей-богу, на пулеметы так запросто, а вот тень вас пугает, хех.
- Ладно, тут все ясно. Отбой, всем спать, быстро! Кого застукаю через три минуты – расстрел, - шутя, пригрозил командир, и толпа стала расходиться. Гасли фонари, тушили костры, стихали разговоры, вскоре замерла полоска окопов, в воздух взмывали храпы и бессмысленные разговоры, иногда сон прерывал бубнеж часовых - и во тьме вспыхивали крохотные глазки зажженных цигарок. Вдоль бруствера скользили сгорбленные очертания в плащ-палатках, заслонённые по голову землей, насвистывая знакомую «Смуглянку». Засыпая, сквозь нагнетающий сон я слышал мурлычущий женский смех, удаляющийся к деревне, который вскоре стих и звучал лишь бессонный сверчок, щебечущий на плече спящего товарища.
Сколько не смыкал через силу я век, сколько не старался лечь удобнее, подложив под голову скомканную гимнастерку, все отдалялись сновидения, не желая успокоить меня. На опушке стонал и кряхтел мудрый филин, проснувшийся на охоту. Казалось, слышны были даже махи его крыльев, и жалобный писк схваченной жертвы - до того было тихо. Луны я не видел, зато отчетливо различал бившее мне в затылок холодное свечение, из-за чего ощущал я себя каким-то голым, беспомощным и кутался я в плащ до духоты, огораживаясь от внешнего мира. Спать я уже перехотел, и оставалось наблюдать осветительные ракеты немцев, искрящие багровым на горизонте. Там же чихала губная гармошка,и стало вдруг совсем одиноко и тоскливо, что от былой пылкости танца остался лишь ритм, который я принялся напевать, чтобы не всхлипнуть.
- Ох, тыж, Господи! - спохватился сопевший далече боец, заторопившись крестом. – Эй, Кахабери, проснись ты, ну же, - растормошил он меня, когда я притаился спящим.
- Чего тебе?
- Глянь-ка, нет, ну ты смотри, чай лучше меня, старика, видишь.
Я нехотя обернулся через плечо и сам онемел не меньше старика. В голове произвольно пронеслись молитвы, которым мать учила меня в детстве. Ободрившись, я подобрал разбросанные по сторонам ноги, стянул по лицу пилотку, закусив её передок зубами.
- Вот ведь сила нечистая и стоитгад, не стыдиться. А ну, - он черпнул клочок почвы из под-зада, - брысь, - метнул в призрака.
- Чего шумишь, дурень, а ну, цыц, спи, - поднимались недовольные голоса. В ответ же старик расходился еще больше, будил ближайших солдат, торкал засыпающих, тыча костлявым наполовину оторванным пальцем. – Ба, эдак сила темная.
- Хорош причитать, хрен ты старый, спи уже, щас как дам! - выругался один из красноармейцев.
- Ай, да ну вас, - отмахнулся старик.
В следующее мгновение он приподнялся, не в полный рост пересек окоп и выскочил за бруствер, пропуская улюлюканье товарищей мимо ушей. Виляя плоской спиной, разгребая липкую от размокшего пепла траву, вытянув маленькую овальную голову.
Не привлекая внимания часовых, я подобрался к кромке окопа, вслед за остальными зеваками, наблюдавшими действия смельчака.
-Вот чудило… эй, Федька, подожди фрицов штурмовать, нам оставь! – еле слышно крикнул один из них – его зашипели товарищи.
Неожиданно дернулся его тощий силуэт, привстал, вытянулся в струну, напрягся всем своим дрожащим торсом, с четверенек перебрался на корточки, крякнул и, наконец, выпрямился. Он развернулся, и глаза его покрывались стужей, ужас заволакивал лицо. Старик метнул пустой прозрачный взгляд:
- Ребята… немцы! – пролепетал он и в тот же момент знакомая очередь «Шмайсера» скосила его наземь.
Секунду солдаты стояли ошалевшие, не осознав, что произошло, как горловой петушиный визг караульного проорал:
- Немцы! Нем-цы!
- Гансы, ребята, окружили!
- Фашисты! - разносилось по окопам, зажигались лампы, лучи врезались в ночное брюхо - и вход вступали карабины, ППШ, звенел в ушах разрыв гранат, чавкали штыки и пехотные лопатки о плоть прыгающих в окопы немцев.
Из темноты на меня вылетел серый мундир, замахнувшись широкой полостью ножа. Сердце безнадежно екнуло в груди, но тело, не растерявшись, перекатилось в бок, от вонзившегося в землю лезвия.
- Ах ты, шайтан! – взревел я, и тяжелый удар обрушился на открытое ухо немца – тот взвизгнув, повалился без сознания.Было ясно, что бой мы этот проиграли, но сдаваться просто так не хотелось – уж слишком многое отдали за эту высоту.По окопам разносился гул сотни голосов, большинство из которых отдавало немецким вперемешку с украинским. Я рванул к валявшейся винтовке, полу зарытой в пыль, передернул смазанный затвор, обернулся, дулом обозначив гримасу застывшего фрица, и спустил цепного пса курком. Как дальше повел себя немец с простреленным глазом, я не видел; рука машинально передергивала затвор, освобождая гильзу, и вновь свинец находил цель, где-то в гуще врага. Отстреляв все шесть патронов, я нацепил на нос карабина штык, сунул «лимонку» в карман и бросился на выручку товарищам, тонувших в буране войск. Врезавшись в плотный строй, я оставил винтовку в теле немца, вогнав штык и пол ствола в его печень, выхватил нож, срезал кобуру «Люгера» с пояса жертвы и вновь исчез, поглощенный азартом битвы. Над головой свистели пули, и мягко тарахтел немецкий пулемет, ему же в ответ плевался «Дегтярев», укатывая очередной неровный слой тел. Меня нагнал Ванька, чья икра была уже прострелена и бухла алым, но он даже не замечал ранение, едва лишь прихрамывая. Задев меня плечом, он сначала замахнулся, но тут же улыбнулся и пырнул очередного неприятеля. В голове играла лезгинка, которая не утихала с самого танца, оно скорее даже лучше, ведь воодушевляла она меня не хуже ста грамм. Опустошив пистолет, баек клацнул пустоту, и я запустил ненужную безделушку в намалёванную на каске свастику.
Битва шла настоящая, не на жизнь, а на смерть. Отступать нам было некуда, и выбора у нас особого не было: либо плен либо смерть. Скажу честно, что многие выберут второе, ведь плен – чистилище смерти, где величайшей наградой мученика станет именно она.
- Кахабери, ты чего отлыниваешь, а? – рассмеялся Ванька, дравшийся уже где-то позади меня. – Я уже шесте… оп-па, семерых пригвоздил.
- Четверо, - ответил я, отбиваясь от зубоскалящих рожь.
На мгновение зазевавшись, я чуть не стал одним из тех, кто раскрашивал вишневой кровью поле. Латыша занесшего нож, Ванька поймал штыком в шею.
- Отчего я вдруг твою работу выполняю, брат, подымайся! - я стер черные капли со лба и вновь пустился в драку.
- Вперед, сукины сыны, за Родину, в бой! – орал Ванька, махая союзникам, отстреливающимся из окопов.
Валилисьлюди, неистово верещали подбитые солдаты. Кто-то ползал на корячках, отыскивая в траве оторванные пальцы, кто-то жаловался на боль в ногах, когда те раздробленными костями лежали ничком, кто-то стонал и плакал, зажав ладонью фонтанирующий глаз. Рвота, кровь, моча, дерьмо – все слилось в единое смердящее болото, воротившее организм. Каблуки сапог мяли павших, будто грязь, не проявляя не единой снисходительности. А какая тут снисходительность, когда каждый не свой норовит пустить пулю, да и свои в разгаре боя проткнут, а после оплакивать станут. Немцы редели, но и нас становилось все меньше. Вот на ближайшие сорок шагов остались лишь я, да Ванька.
- Ложись! – я почувствовал сильнейший толчок, отшвырнувший меня в сторону, виском нащупав землю, я упал, а в глазах мерцали крупинки синих клякс, в голове застрял взрыв.
Меня окружала чужая речь, и тело невольно стало легче, ребром я ощутил режущий пинок, еще один и меня поволокли за шиворот все дальше от окопов. Я видел, что немцы, затрусив, отступают, огрызаясь остатками свинца. Вот уже последний выстрел шмякнул о бруствер окопа, и немцы окончательно повернулись спиной, улепетывая, на ходу подбирая полуживых сородичей. Я лишь сожалеюще вздохнул, когда наткнулся на развороченное тело Ваньки, его я узнал по русым окровавленным волосам и топорщащимся ушам, которые только добавляли задора его симпатичной внешности.Что же будет дальше – меня не волновало, знал, что ничего хорошего: плен, допросы, пытки, а вдруг выберусь, так свои же под трибунал и заметут, нет, лучше уж как то сам, все равно смерть, она не страшная, её нужно приласкать и чтить, как спасителя своего. Рука моя из последних сил потянулась к карману, ладонь нащупала приятный холод рифленого металла, палец полз к чеке.
«Спасибо тебе, призрак, надеюсь, и мне повезет спасти вот так своих товарищей, а пока мне пора отдохнуть, да-да…»
Палец звякнул колечком. Вложившись в голос, прокричал я в небо:
- Харс, харс!
Взрыв покрыл долину, а кто-то из солдат в окопе усмехнулся, зализывая рану:
- Молодец, Кахабери, настоящий джигит!
