бабушка Гелю, когда он ушел.
-Не могу объяснить. Но Арно говорит, что это страх потери молодости.
-Тебе всего 25. Хотя да, бывает и в таком возрасте эта дурь донимает. Все от безделья.
-В том то и дело, что ничем серьезным пока не хочу заниматься, душа как будто мечется.
-И поэтому ты своего француза мучаешь?
-Когда он рядом, мне спокойно.
-Он деньги зарабатывает, а ты устраиваешь ему всякое. Тоже займись делом.
-Я занимаюсь домом, еду готовлю, рецепты всякие осваиваю, рукодельничаю. Денег нам пока хватает, ему много заплатили за последний фильм.
-Он же и сейчас снимается?
-Да, его режиссер, кстати, и меня снял в одном эпизоде. А еще оператор по его желанию снимал нас, когда мы спали на коробках с реквизитом.
-Зачем?
-Ну… они всё снимают, на всякий случай. Любой эпизод может войти в фильм как фрагмент обычной реальной жизни. Арно сказал, что режиссер говорил с ним насчет меня. Поэтому я хочу попытаться справиться.
-Хочешь начать сниматься?
-Нет, совсем не это. Хочу отпустить Арно и заняться чем-то, например, начать рисовать или учиться танцам. От переводов я пока решила отдохнуть, а то уже тексты перед глазами начали мельтешить. Но мне трудно, бабушка. Все как-то потеряло для меня интерес, остался только он. И когда его нет рядом, я начинаю волноваться и думать, что больше не нужна ему.
-Может, подозреваешь его? Что-то чувствуешь?
-Вовсе нет.
-Раньше ведь такого не было?
-Раньше? Да, сейчас я вдруг осознала, что совсем не ценила его внимания. А это и есть то главное, чего я искала раньше. Просто не понимала.
-Нельзя на мужике замыкаться. Женщина должна быть самодостаточной.
-Почему? Зачем мне быть самодостаточной, я уже была такой. Нет в этом ничего хорошего, самодостаточность – это одиночество среди других и рядом со своим мужчиной. Арно дает мне чувство защищенности и равновесия.
-Понятно, у тебя кризис взросления. Бывает. Обычные интеллигентские поиски смысла жизни. Работу не пробовала найти? Ты ведь дипломированный специалист. Не обязательно сидеть над переводами. Можно менеджером работать в издательстве. Можно учебники разрабатывать, да мало ли. Тебя ведь и журналисткой приглашали.
-Как-то все это пугает меня. Нет, как специалист я уверена в своих знаниях, тут другое. Понимаешь, какой-то страх потери каждого драгоценного момента жизни.
-Жизнь многообразна, а ты зациклилась лишь на своем Арно. И ему не даешь никакой свободы. Это эгоизм чистой воды.
-Эгоизм? Да… ты права. Я не думала об этом.
-Вот и подумай. Хорошо еще, что он у тебя такой. Другой бы давно психанул. Мужикам свобода нужна.
Они не заметили, что Арно вернулся и стоит в дверях.
-Я очень долго искал ту, с кем хотел потерять свою свободу. Элеонора Викторовна, не всем подходят ваши приземленные взгляды на жизнь.
-А-аа, подкаблучник-защитничек явился. Ладно, умолкаю. Сами разбирайтесь со своими делами.
Арно сел рядом с Гелей и обнял ее.
-Бабушка права, я эгоистка, – сказала Геля.
-Имеешь полное право, – возразил Арно.
-Но ведь я постоянно тебя мучаю.
-А я, может, хочу этого! Никого не слушай. Твои капризы дороги мне, я ощущаю, что нужен тебе.
***4
Вечером они отправились на конную прогулку по лесной тропе. И почти всю дорогу держали лошадей почти вплотную друг к другу, чтобы разговаривать. Арно рассказывал о своих ранних кино-проектах. Гелю всегда поражала его азартная радость жизни. Именно она тянула ее к нему. Рядом с ним другие мужчины казались ей равнодушными ограниченными мужланами. Даже умные. Например, тот же режиссер. Он как вампир, желающий напитаться чужими чувствами и чужой радостью жизни. Иначе зачем бы ему снимать ее в сцене с туманом? Геля сейчас вдруг поняла, что ревнует Арно. К тому, что он, не скупясь, расточает на съемках свою радость, которую должен отдавать только ей.
-Арно, я ведь не должна? Это и правда, мой эгоизм? – спросила она, но он дотянулся и пожал ей руку:
-Геля, вся моя радость подпитана именно тобой. До нашей встречи я ощущал себя опустошенным и работал как робот, почти без живых эмоций. Между прочим, режиссер сразу понял, что ты для меня значишь, поэтому захотел тебя снимать. Плевать, что у тебя нет актерского образования, ты не играла в кадре, а жила. А это и есть цель кино. Мне для такого приходится вживаться. Понимаешь? Отрешаться от окружающего, погружать сознание в иную реальность, становиться тем, кого я пытаюсь изобразить. Со временем начинаешь вдруг ловить себя на том, что везде играешь роли, а это плохо, это потеря самого себя.
-Многие люди, вовсе не актеры, по жизни играют роли. Даже дети и собаки.
-Слава богу, лошади не такие.
-Ну, хорошо, ты играешь роли, и чем это плохо? Разве этим ты предаешь себя или действуешь против своих привычек и натуры?
-Нет. У человека много своих "я". Я – ребенок, я – взрослый, я – ленивец, я – капризный, я – начальник.
Геля засмеялась:
-Это точно. Я и сама порой непроизвольно изображаю что-то. Как же хитра человеческая природа. Арно, сейчас я думаю, что в самом начале с тобой я тоже играла роль. И только сейчас перестала.
-Поэтому ощутила нечто новое?
-Да. Ты всегда лучше других понимал меня и понимаешь.
-У меня тоже лет в 25 был мини-кризис. Некое переосмысление себя. Я читал про возрастные фазы самоосознания у людей. У детей, например – в 7, 10, 13 лет. Ступени, отлично помню себя 13-летнего.
-Арно, а ты любишь свою актерскую работу?
-Геля… не могу сказать, что люблю. Я привык. Это плохо, очень плохо для актера, но режиссеры словно не видят этого, их все устраивает. Поэтому я и не стремлюсь что-то менять. С другой стороны – нельзя любить себя в профессии. Я стараюсь быть самокритичным. Однако трудно любить тот откровенный бред, который снимают эти самовлюбленные мэтры. Меня лишь удивляет востребованность их фильмов. Сам я не могу смотреть это и себя видеть на экране не могу, меня откровенно воротит.
-А наши с тобой ролики из поездок?
-Обожаю. Потому что это настоящая жизнь. Твоя непосредственность… На нее и клюнул наш режиссер. Он один из немногих, кого я считаю настоящим профессионалом. Но и у него много глупостей.
-Что-то в нем меня беспокоит.
-Он просто влюблен в тебя.
-Не выдумывай, ты о любом мужчине, который проявляет ко мне внимание, так говоришь.
-Потому что это правда. Проявление внимания, интерес, удивление – это и есть влюбленность. Такая, краткосрочная, но способная перерасти в настоящее большое чувство. Так сказать, потенциальная. Я запретил ему снимать тебя. Этот мерзавец ведь поручил оператору тайком ходить за тобой с камерой.
-Правда? Но ведь это вторжение в частную жизнь!
-Вот именно. Он поклялся, что без твоего согласия не будет использовать уже отснятые кадры с тобой.
-Зачем я ему?!
-Не волнуйся, я поставил его в рамки. Это голод по реалу. Игровой кинематограф надоедает своей искусственностью. Я помню, он расходился уже с нашим сценаристом, окончательно и бесповоротно, но вот опять сошлись… У обоих кукуха иногда съезжает – им правду жизни хочется показать. А эта правда далеко не всегда фотогенична и порой слишком статична. Но снимать то, как герой долго-долго размышляет, сидя в комнате, где с потолка капает вода, так сказать в стиле символической притчи могли себе позволить лишь Тарковский, Бергман или Феллини. Поэтому режиссер и накапливает себе материал для будущего гениального шедевра в виде отрывков документальной съемки. Сейчас на кинофестивалях разного уровня и тусовках киношников модно щеголять такими мини-фильмами, чем-то вроде бэкстейджа с авторской озвучкой и размышлизмами.
***5
Арно всегда умел убеждать Гелю. Уговорами, аргументами, примерами из жизни. Поэтому Геля успокоилась и стала думать, что нет ничего плохого в том, если кто-то профессионально снимет ее в небольшом полудокументальном артхаусном кино. По крайней мере, у них с Арно останется живая память об этом времени. Ведь сейчас они чувствовали себя особенно счастливыми, даже больше, чем когда только поженились. Сейчас их любовь стала глубже и объединяла их обоих намного сильнее, чем раньше. Именно это ощущала Геля, когда заявляла, что исчезнет, если Арно опять будет пропадать на съемках и оставлять ее одну. И именно из-за этого Арно не смог вынести даже намека на их разрыв. Они словно вступили в фазу срастания корнями, подобно деревьям, растущим очень близко друг к другу.
-Раньше я даже представить не мог такой близости ни с кем, ни с друзьями, ни с сестрами и братом, ни с родителями, ни с дедушками-бабушками. Хотя я младший в семье и всегда пытался прилепиться к кому-то из старших. Но в 15 лет словно стряхнул с себя детские привязки. Знаешь, такие, что на руку ребенку надевают и пристегивают к руке взрослого, чтобы малой не потерялся в людном месте. Я часто терялся в детстве, любопытный был и беспечный. Однажды к толстому парню прилепился и долго шел за ним. Он прогонял меня, потом полисмену передал, чтобы моих родителей нашли. Но этот пухляш таким румяным был и уютным на вид… Теперь понимаю, мне всегда хотелось объединиться с кем-то таким же тёплым.
-Я у тебя ассоциируюсь с тем толстым парнем? – засмеялась Геля.
-Ну как бы да. Не внешностью, а сущностью, какой-то уютностью, домашностью. От него реально плюшками пахло.
-Я тоже плюшками пахну?
-Нет, как ты не понимаешь! С тобой я просто не хочу разлучаться физически. Это чем-то похоже. Не с каждым человеком хочется соприкасаться кожей, а его я сразу за руку схватил и не отпускал. Теплая такая рука…
Арно и правда во время сна часто клал ладонь Геле на бедро, на живот или на спину, в зависимости от позы, в которой она спала. И Геля чувствовала, что ей это нужно так же, как ему.
Многие влюбленные любят спать в обнимку, но уже через год-два это перестает быть необходимостью. Для Гели и Арно даже через пять лет не перестало, напротив, сделалось необходимостью. Не обниматься, а просто соприкасаться. Но обязательно, чтобы телесно чувствовать друг друга. Они могли поспорить, даже поругаться, но никогда не разбегались по углам, чтобы не разговаривать после этого. Арно начинал говорить даже больше, чем обычно, и их ссора, если таковая случалась, сама собой сходила на-нет, потому что его аргументы – к месту или не к месту – всегда действовали на Гелю. Не обязательно смыслом сказанных им слов, а, главное, тем, что он вообще их говорит, азартно, горячо, эмоционально. Смысл для Гели состоял в том, что он говорит искренне, не может не говорить, ему далеко не все равно, и он не хочет оставлять эту ссору между ними.
Она с детства боялась равнодушия и холодности отца, на которые мать отвечала только покорным молчанием. Отец, поднимая тосты по праздникам, говорил, что всегда её любил, дарил ей дорогие, вернее, дорогостоящие, подарки, и мать улыбалась в ответ. Когда Геля повзрослела, то убедилась, что он действительно любит мать, как и она его, просто их способ выражать свои чувства кардинально отличался от того, который был близок и понятен Геле. В подростковом возрасте она даже стала подозревать, что является их приемным ребенком. В этом ее разуверила бабушка, которая сказала Геле, что природа часто отдыхает на детях. Наверно, это была правда, потому что эмоциональность и порывистость Геле передались именно от бабушки, а вовсе не от матери или отца.
