Годы молодые с забубенной славой,
Отравил я сам вас горькою отравой.
С. Есенин
Звонок прозвучал неожиданно резко и пугающе.
- Его нашли мёртвым в номере гостиницы, - сказал муж, медленно опуская трубку.
Я непонимающе посмотрела на него и вдруг почувствовала, что умираю.
- Я еду к нему, - прошептали мои немеющие губы.
- Родная, подумай.
- Я еду, - cказали глаза.
- Родная...
- Я еду! - закричало сердце.
- Я еду с тобой, - ответил муж, пряча взгляд.
* * *
Промозглый ветер, позёмка вьётся по земле...
"Эй, извозчик, гони скорее! Я не могу умереть, не увидев его".
Холодно, тоскливо, горько. Закричать бы сейчас изо всей силы, до одурения, до разрыва связок, до промерзания лёгких... Быстрее, быстрее! Гони, что есть мочи! Ветер бьёт в лицо, треплет чёрные локоны, выбившиеся из-под платка. Боже мой, как же больно умирать!..
Центральный вход - сколько народу! Лестничный пролёт. Один, второй.
Посреди комнаты - гроб, а в нём - по-прежнему солнечный, родной, единственный.
Куда тебя занесло? Зачем ты здесь? Тебе бы жить в деревне, просыпаться по утрам и, сладко потягиваясь, ощущать травинки, нежно покалывающие спину, осторожно вдыхать запах душистого сена. Потом мчаться к колодцу и выплёскивать на себя ведро воды, такой холодной, что дух захватывает. Зайдя в избу, выпивать залпом кринку тёплого, пенного молока, пахнущего ранней зорькой и мамиными руками. Бродить бы до вечера в роще, где тебя узнаёт каждое деревце и, кокетливо поправляя волосы-ветви, шумит тебе навстречу. Hаполнять кошёлку грибами, согретыми солнцем. Подрезая острой косой густые травы, петь песни во весь молодецкий голос. А по вечерам, уйдя за свежий стог, любить Таню, Галюню, Наташу. Растить золотоволосых детишек. Ходить по праздникам в церковь, пропитанную тонким запахом восковых свечей, елея и ладана. И писать, писать, писать душой, впитавшей в себя всю красоту и силу русской земли. На радость людям, во славу родной России...
Но твой неусмиримый дух всегда мятежно рвался вперёд, к иной жизни, к будущему, к славе. Если бы ты только мог знать тогда, какой ценой она достаётся! Холодняя пустая комната, стопка ворованых книг, завёрнутых в наволочку - вот начало твоего пути к желанной превыше всего на свете славе. Серое, непримечательное начало. Но оно чище и светлее славного будущего.
Слава убила тебя. Вино в дорогих салонах и водка в прокуренных кабаках, женщины - преданные и неверные, друзья - искренние и те, кто просто купался в отражённых лучах твоего величия. Ты, почему-то, всегда выбирал последних. И постоянная тоска, непроходящий душевный кризис, вечное стремление к чему-то неизведанному. Вот твоя новая жизнь, и она тебе не приснилась. Но разве это был ты? Нет, золотоголовый мальчик остался в светлом "бесславном" прошлом. "Славное" будущее приняло Чёрного человека, который лишь сейчас стал вновь похож на робкого деревенского парнишку. Кого же из них я любила? Наверное, и того, и другого.
- Сказка моя, куда ты уходишь? - шепчу я, прижимая искусанные в кровь губы к твоему холодному лбу. И глажу, глажу пшеничные волосы - живые, переливающиеся всеми оттенками золота под случайным лучом неожиданного февральского солнца, с любопытством заглянувшего в окно.
Господи, кто же это кричит так пронзительно, неистово, больно? Неужели это я?
- Серёжа-а-а!!! - вырывается из самого сердца крик и проносится над притихшей Москвой дальше - к широким, покрытым снегом полям и лугам, к поседевшим от мороза рощам, которые так безоглядно, искренне, всей своей открытой русской душой любил ОН.
Отравил я сам вас горькою отравой.
С. Есенин
Звонок прозвучал неожиданно резко и пугающе.
- Его нашли мёртвым в номере гостиницы, - сказал муж, медленно опуская трубку.
Я непонимающе посмотрела на него и вдруг почувствовала, что умираю.
- Я еду к нему, - прошептали мои немеющие губы.
- Родная, подумай.
- Я еду, - cказали глаза.
- Родная...
- Я еду! - закричало сердце.
- Я еду с тобой, - ответил муж, пряча взгляд.
* * *
Промозглый ветер, позёмка вьётся по земле...
"Эй, извозчик, гони скорее! Я не могу умереть, не увидев его".
Холодно, тоскливо, горько. Закричать бы сейчас изо всей силы, до одурения, до разрыва связок, до промерзания лёгких... Быстрее, быстрее! Гони, что есть мочи! Ветер бьёт в лицо, треплет чёрные локоны, выбившиеся из-под платка. Боже мой, как же больно умирать!..
Центральный вход - сколько народу! Лестничный пролёт. Один, второй.
Посреди комнаты - гроб, а в нём - по-прежнему солнечный, родной, единственный.
Куда тебя занесло? Зачем ты здесь? Тебе бы жить в деревне, просыпаться по утрам и, сладко потягиваясь, ощущать травинки, нежно покалывающие спину, осторожно вдыхать запах душистого сена. Потом мчаться к колодцу и выплёскивать на себя ведро воды, такой холодной, что дух захватывает. Зайдя в избу, выпивать залпом кринку тёплого, пенного молока, пахнущего ранней зорькой и мамиными руками. Бродить бы до вечера в роще, где тебя узнаёт каждое деревце и, кокетливо поправляя волосы-ветви, шумит тебе навстречу. Hаполнять кошёлку грибами, согретыми солнцем. Подрезая острой косой густые травы, петь песни во весь молодецкий голос. А по вечерам, уйдя за свежий стог, любить Таню, Галюню, Наташу. Растить золотоволосых детишек. Ходить по праздникам в церковь, пропитанную тонким запахом восковых свечей, елея и ладана. И писать, писать, писать душой, впитавшей в себя всю красоту и силу русской земли. На радость людям, во славу родной России...
Но твой неусмиримый дух всегда мятежно рвался вперёд, к иной жизни, к будущему, к славе. Если бы ты только мог знать тогда, какой ценой она достаётся! Холодняя пустая комната, стопка ворованых книг, завёрнутых в наволочку - вот начало твоего пути к желанной превыше всего на свете славе. Серое, непримечательное начало. Но оно чище и светлее славного будущего.
Слава убила тебя. Вино в дорогих салонах и водка в прокуренных кабаках, женщины - преданные и неверные, друзья - искренние и те, кто просто купался в отражённых лучах твоего величия. Ты, почему-то, всегда выбирал последних. И постоянная тоска, непроходящий душевный кризис, вечное стремление к чему-то неизведанному. Вот твоя новая жизнь, и она тебе не приснилась. Но разве это был ты? Нет, золотоголовый мальчик остался в светлом "бесславном" прошлом. "Славное" будущее приняло Чёрного человека, который лишь сейчас стал вновь похож на робкого деревенского парнишку. Кого же из них я любила? Наверное, и того, и другого.
- Сказка моя, куда ты уходишь? - шепчу я, прижимая искусанные в кровь губы к твоему холодному лбу. И глажу, глажу пшеничные волосы - живые, переливающиеся всеми оттенками золота под случайным лучом неожиданного февральского солнца, с любопытством заглянувшего в окно.
Господи, кто же это кричит так пронзительно, неистово, больно? Неужели это я?
- Серёжа-а-а!!! - вырывается из самого сердца крик и проносится над притихшей Москвой дальше - к широким, покрытым снегом полям и лугам, к поседевшим от мороза рощам, которые так безоглядно, искренне, всей своей открытой русской душой любил ОН.
И это - "сказка моя" Как это трогательно.
Ведь это правда. В воспоминаниях Паустовского есть эпизод, когда он описывает похороны Есенина и отчетливо слышный в морозной тишине женский голос:
- Прощай, моя сказка...