- Веснааа…, - романтично пропела Анфиса и, втянув в себя поглубже запахи прогретой земли, из-под которой к свету рвалась молодая поросль, надела на голову венок из ярко-желтых одуванчиков.
– Слышь, Машка, чё?
- Чё? – зычно отозвалась подруга, что, примостившись на пеньке, вытянула вперед усталые ноги в резиновых сапогах.
- Глядь, красота какая! Хочется бросить всё и бежать в поля! Вот так бежишь – птички в небе поют, солнышко лучиками играет, ветерок целует в лицо, вокруг васильки да ромашки, ароматы дурманят… а ты несешься босая по горячей траве… Счастье, да и только! Да?
- Да…, - мечтательно закатив глаза, ответила Машка. – И коровам раздолье.
- Фу, какая же ты незамечтательная, нета в тебе романтики, - фыркнула в сторону подруги осуждающе Анфиса и снова потянула носом. – Ты только воздух нюхни! Как весной несет!
- Даааа…, - потянула ноздрями следом за нею Машка. – И навозом от свинарника.
И тут же, смущенно дернув себя за отворот ватника, возразила:
- И чё это я незамечтательная, я даже очень, вона намедни мы с Михасей на сеновале…
И, увидав любопытство на лице Анфисы, она, елознув по пеньку крепким задом, добавила, словно оправдывалась:
- Чё, че… звезды мы, лежачи, углядели. Он мне большу медведицу показывал. Вона! Красотища!
Анфиса прыснула в кулак:
- Знамо, знамо всем эти звезды, вона у Нюрки по двору медвежонок лет пяти ужо бегает, и тебе, смотри, Михась еще одну каку зверушку да заделает, будешь знать.
Машка, насупившись, огрызнулась:
- Не твово ума дело, скока надо, столько и рожу. А Михася только меня любит! Поняла!!?!
- А то! Конечно, только тебя, куда ж всем остальным против тебя, – съехидничала Анфиса.
- Вота ты чё така! – Машкин голос зазвенел злость. – Ну, лады, бабы языками чешут, что подолом метут, а ты-то… а ты-то…. А еще подружка закадычная!
И она засопела обидчиво.
- Давай, давай! Одним больше, одним меньше, в хозяйстве всё во благо, - прищурив от яркого солнышка глаза, пробурчала себе под нос Анфиса.
А потом, словно вспомнив что-то о своем, с грустью добавила:
– Ты тока на меня не дуйся, не в обиду я, а от зависти, мне вот бог деток всё никак не дает. А так хочется, чтобы по дому маленьки ножки сучили, да каши просили, дергая за подол.
- На ручей-то бегала? – участливо спросила Машка, словно душой почувствовала чаянья подруги.
- И на ручей бегала, и к Федотье ходила, и на зорьке зерно сыпала, да всё без толку. Шестой год живем с Василем, а деток всё нет, да нет. Чувствую, бросит он меня. Бросит, точа.
И Анфиса, устало махнув головой, утерла углом платка слезу, что пробежала по щеке.
- А может тебе…, - начала Машка вкрадчиво, но не успела договорить, как подруга пугливо замахала руками.
- Ой, не начинай, не начинай, не могу я так, да не дай бог, ежели Василь проведает, что не от него понесла, так точа бросит. Не, не, не!
- Фиса, да, кому нужон твой Василь! – Машка смачно хлопнула ладошками по круглым коленкам. - Он же только дно бутылки и видит. Благо, что руки золотые, любой трактор из говно собрать могет, а в остальном… Тьфу, а не мужик!!
И тут же соскочила с пенька, увидав, что Анфиса зарыдала, уткнув лицо в рукав фуфайки.
- Ну, чё ты, че ты…, - утешала Машка, обняв подружку за плечи. – Доля наша такая бабья, любить да терпеть. Вота и терпи. Хорошо, хоть не бьет, и то лады.
И, тяжело вздохнув, вспомнив все тумаки и затычины, что ей по любви перепали, она, украдкой смахнув скудную слезу, продолжила:
- Дай бог – всё сладится, и тебе радость падет и еще устанешь и от соплей, и детских криков.
И она ласково похлопала по спине Анфису. А затем, толкнув широким бедром, спросила, улыбнувшись своим думкам:
- А помнишь, как мы девками сюды бегали, чтоб без одежки в траве поваляться, да загар, как у городских, поймать?
- Ой…, - рассмеялась Анфиса. – Чё вспомнила! Ты еще кажи, как нас дед Серафим заприметил, а потом хворостиной без портков до дворов гнал?!!
И подружки дружно заржали, вспоминая, как бежали голышом через всю деревню, прикрываясь лопухами и уворачиваясь от подхлестываний и острых слов старика.
А через минуту Машка, глубоко и щедро глотнув в себя весеннего воздуха, закинула на плечо тяжелый молот и серьезным голосом промолвила:
- Лады, побегали, поржали, пока и честь знать. Работа саму себе не слепит!
- Твоя правда, - вздохнула Анфиса. И, поправив венок из одуванчиков, она, подняв лом из травы, грузно потопала к путям.
Да…, весна весною, но истина дороже, а шпалы точа ждать не будут, пока птички допоют.