"Это вам - не Агата Кристи!.."

помалкивать. Похоже, стране, провозгласившей себя «светочем демократии», до сих пор стыдно…
– Прикольно. Похоже, их уже тогда доставала проблема перенаселённости – так что одним рабом больше, одним меньше – всё жить посвободней. Так сказать, меньше народа – больше кислорода.
– Нет, Томер, это гораздо позже встала проблема перенаселения – в двадцать первом – двадцать втором. Тогда рабства уже не было. Зато, действительно, имелось двадцать два миллиарда, которых нужно было где-то разместить, и чем-то накормить. А в двадцать четвёртом веке как раз и изобрели преобразователи Вайля. Поэтому и стали активно осваивать космос, искать колонии, расселяться, а на Земле отменили квоты на рождаемость.
– Ну и ладно. Сейчас-то, как посмотрю, так и так не больно-то много желающих «размножиться». Все предпочитают пожить для себя. А дети – это такая… Мягко говоря – головная боль! Вонища. И ответственность.
– Вот именно. Поэтому до восьмидесяти процентов младенцев рождаются в Инкубаториях. И сто процентов – воспитываются в интернатах. Живут в казармах. Встают по звонку, ложатся по звонку. Э-э, да что я рассказываю – как будто вы сами не оттуда! А, говорят, раньше всех воспитывали мать и отец. И это было весело. А не как в армии.
– Опять книжек начитался, Энди? – Расмуссен похлопал капрала по плечу, – Плюнь на эту чушь! Вот, посмотри: меня воспитала мать. И – что? Когда пошёл в начальное, меня там не лупил только ленивый! Потому что не привык я «воспитываться» в коллективе. Имел другие приоритеты. И никто меня за «своего» не принимал до третьего класса. Ну, потом вписался-таки… В социум. А когда учился в высшем – всё уже было чики-пики!
– Так, ладно. – Назаров отвёл взгляд от часов, – Мы поели, отдохнули. Теперь – снова за работу. Хорошо бы закончить всё до вечера. Тогда завтра с утра уже можно было бы вселиться. И снять скафандры.
Ну, хорошо. Фронт работ известен. Задачи всем поставлены. Вперёд, господа.
Теперь вы, Ксю. Мы с вами, как самые опытные, займёмся тем, что так любит и ценит наш уважаемый Пётр. То есть, туалетом. Нам нужно быть предельно аккуратными. Всё-таки – миллион восемьсот тысяч. И второго, или запасного, у нас нет.
– Ну, знаете, это было бы уж слишком шикарно – два туалета на модуле на четырнадцать человек!..
– А по-моему, это как раз было бы отлично. – Пётр насупился, из чего Назаров сделал вывод, что задел его-таки выпад командира, и поспешил поправиться:
– Приношу свои извинения, Пётр, за неуместную шутку. Вы абсолютно правильно наметили приоритеты: это именно то наше оборудование, которое придётся переносить в последнюю очередь, и – только тогда, когда воздух нагреется, и можно будет по шару ходить – тьфу ты – летать! – без скафандров. И главное сейчас – подготовить для него место. Обеспечить питание. И дополнительный поглотитель запахов установить. Стационарный. И пусть спасательные модули оснащают только старинными и простыми туалетами, практически такими, какими их спроектировали русские ещё в двадцатом веке, у них есть одно гигантское преимущество.
Они работают надёжно!
 
Ещё пять часов упорной работы, и Назаров с удовлетворением констатировал, что вселяться действительно можно: всё у них готово. Осталось только поужинать, переночевать, и перенести, вот именно, туалет.
Модуль во время ужина наполняли радостные возгласы и бодрые и оптимистичные прогнозы: кое-кто из бурильщиков считал даже, что за ними могут прилететь и раньше четырёх месяцев: через три с половиной. Олег высказался в том смысле, что был бы только рад этому, но он реалист. А поэтому рассчитывать лучше – не на то, что поблизости окажется случайный корабль-разведчик, а на то, что их сигналы уловит корабль, следующий по оживлённой штатной трассе. И предложил лейтенанту Хвану на всякий случай настроить аппаратуру так, чтоб наплевав на расход энергии бортовых стационарных аккумуляторов модуля, сигналы транслировались каждые полчаса. Штурман согласился, что это грамотно, поскольку перетащить в шар эти аккумуляторы всё равно не удастся: для этого пришлось бы вскрыть броневые переборки днища, и выпотрошить модуль, как консервную банку.
Затем по этой же теме возникла и ещё дискуссия: штурман предлагал отрезать всю поражённую облучением часть кормы – чтоб предотвратить разъедание всего корпуса модуля. А отрезанную часть выкинуть в космос. Назаров, у которого «выкидывание» невольно ассоциировалось с трагическим происшествием с Санчесом, сомневался в смысле такого действия:
– Мы сами всё равно не сможем воспользоваться нашим модулем. А те, кто прилетит за нами, вряд ли захотят забрать его на борт, чтоб потом восстановить утраченные части в доке: это экономически невыгодно. Никто на заводах ведь не производит готовую кормовую часть!
– Да, командир. Вы абсолютно правы. Это невыгодно. Но попытаться спасти хотя бы часть нашего кораблика мы, как мне кажется, должны. Хотя бы из элементарного чувства благодарности. Ведь это он доставил нас сюда! Да и мало ли! Вдруг что-то оттуда нам понадобится? А так мы точно будем знать, что он не прогниёт до носа! И – главное! – не будет вероятности того, что коррозия как-то переберётся с него – на наш шар!
– Хм-м… Пожалуй, убедили вы меня, Ксю. Завтра с утра и займёмся.
Разумеется, предварительно убедившись, что каюты на шаре прогрелись, и готовы к нашему вселению.
 
Каюты прогрелись.
В той, где располагался конвертер, теперь, в рабочем режиме, имевший температуру в триста двадцать Цельсия, вообще стояла почти «тропическая» жара: двадцать восемь градусов! Назаров, лично обошедший – а, вернее – облетевший все свои новые владения, дал приказ эвакуироваться с модуля, и вселяться согласно намеченному плану, в шесть кают по периметру от центральной, воздух в которых уже нагрелся до плюс пятнадцати. А вот в центральной вряд ли кто захотел бы жить, поскольку теоретически через неделю там стояло бы плюс тридцать девять.
Из момента, когда доктор Валкес первым решил снять скафандр в этой каюте, чтоб лично убедиться в пригодности атмосферы для житья, Франкель пытался сделать праздник: изобразил голосом фанфары и даже кричал «Ура нашим храбрым первопроходцам!». Но доктор быстро унял чересчур ретивые восторги, сообщив, что дышать, конечно, можно, но… Жутко воняет аммиаком и горелой пластмассой.
Сняв шлем, Назаров убедился, что доктор не преувеличил: воняло прилично. Мягко говоря. Но командир оставил комментарии при себе, буркнув вполголоса:
– Дышать всё-таки можно. Правда, давление низковато: словно мы на высокогорном плато. Ну ничего: климатизатор подправит. И запахи отфильтрует.
Общее мнение отразил Расмуссен:
– Ничего. Всё нормально. Пусть низковато. И пованивает. Всё-таки – не носками. Главное – мы можем тут жить без этих мягких гробов! – говоря это, Гуннар блаженно улыбался, разминая загрубевшими пальцами истосковавшееся по свободе движений тело, особо налегая на крестец, – А на местный запах, давление и холодрыгу – плевать! Тем более, что на буровой нам приходилось нюхать и мёрзнуть и похлеще! А уж на модуле!.. Хо-хо! Говорю же – то ещё амбре.
Назаров мысленно не мог не согласиться: действительно, когда в тесном помещении десять здоровых мужчин несколько дней не моются, не чистят зубы, и не стирают чёртовы носки, дышать… Проблематично. Но теперь им всем будет легче.
Каюты распределили так: Доктор Валкес живёт с доктором Хейдегером (Ну, кто бы сомневался!). Моммсен, Полонски и Огюстен выразили желание жить вместе, и явно никто из них не испытывал смущения или стеснения. Назаров и Хван решили жить вдвоём. Томер Франкель захотел жить один. Энди Галопан, повздыхав, – тоже. Гуннар, подумав, и почесав в затылке, поддержал начинания, как это дело обозначил Моммсен, «индивидуалистов».
Туалет перенесли за пару часов: благо, проектировщики предусмотрели возможность быстрой замены этого штатного узла. И в люк шлюза чужака кабина вписалась без проблем. Установили в коридоре, поближе к тамбуру: поскольку смену наполнившихся кассет предстояло проводить не реже чем через день. А выкидывать наполненные можно было только через всё тот же шлюз. Поскольку специальное устройство, как на модуле, сразу выбрасывавшее всё в космос, установить тут, в пятнадцати метрах от наружной поверхности корпуса, не представлялось возможным.
Единственное, что напрягало, так это температура: в коридоре она ещё не поднялась выше плюс восьми.
– Ничего, – как высказался по этому поводу доктор Валкес, не без хитринки поглядывавший на Моммсена, – лишь бы задница не примерзала к сиденью!
Ещё подключили один из запасных аккумуляторов к системе насосов тамбура: бережливая душа Хвана не могла смириться с тем, что при каждом выходе в космос туда же улетучивается и драгоценный воздух. Так что теперь кропотливо отлаженные и тщательно смазанные механизмы самого шара исправно откачивали внутрь пространства жилой зоны всё то, что раньше просто уносилось в пространство, и за дальнейшее падение давления в отделённой людьми секции можно было не опасаться. Назаров не постеснялся при всех от души поблагодарить штурмана: после трагической гибели Санчеса Хван лучше всех разбирался в технике.
Самому же Олегу, как он прекрасно понимал, до пожилого профи было далеко. Потому что одно дело – когда тебя всему, вроде, научили… И совсем другое – огромный личный опыт!
Кормовую часть спасательного модуля отрезали на следующий день после вселения. В космос её выбрасывали вдвоём: лично командир, и штурман. «Провожать» отрезанный кусочек для придания дополнительного ускорения лейтенант запретил. Как запретил и вообще – пользоваться ракетными ускорителями скафандров. Бережённого, как говориться… Собственно, находиться снаружи, в космосе, теперь