Связная

Не о подвигах я рассказываю, а о людях, которые остались людьми, когда это было почти невозможно. 
— неизвестный фронтовик

Когда кажется, что нет сил жить — живи. Это и есть твой бой. 
— из писем войны

Когда началась война, Алле было десять лет. Она помнит утренник в театре — мама надела лучшее платье, а тётя Алла, только что окончившая мединститут, впервые подвела губы помадой. В антракте на сцену вышел режиссёр — не играл, не читал, а говорил. Голос его дрожал: "Фашисты напали на нашу страну".

Домой шли молча. Тётя Алла на следующее утро пошла в военкомат. Ушёл на фронт и дядя Павел, моряк из Севастополя. Остались только мама, бабушка, дед, Алла и четырнадцатилетний Саша — мамин брат.

Саша злился, что его не берут на фронт: "Мальчишка, иди домой!" — слышал в ответ. Но потом в их город пришли немцы, и началась другая война — не фронтовая, а партизанская. В городе собиралась подпольная группа, и в их доме стали проходить собрания. Алла слышала шёпот, видела тревожные лица.

А однажды Саша, вернувшись с улицы, был особенно возбуждён. Он встретился с командиром группы и услышал, что им нужна надёжная связная — человек, которого никто не будет подозревать. 
"Ты маленькая, тебе поверят. Хочешь помогать?" — спросил он у Аллы, глядя прямо в глаза.
Она кивнула. Так она стала связной.
Её задачей было передавать записки, листовки, сводки. Её никто не подозревал. Маленькая, с косичками, в поношенном пальто — кто подумает?

Когда начались облавы, дед вырезал в печке нишу. Полукруглая выемка, куда в нормальное время скатывался пепел. Теперь туда прятался Саша. Он влезал туда, когда стучали в дверь. Ни разу не нашли.

Там же, в печке, прятали оружие. Немцы не искали в горячем — боялись. А когда места не хватало, Саша по ночам отвозил на санках оружие к соседке, в её сарай, там — новый тайник. 

А потом был предатель. Кто — так и не узнали. Может быть, кто-то из арестованных не выдержал пыток. А может, кто-то из своих, из соседей, слишком часто заглядывавших во двор. 

Сначала исчез связной от соседей — ушёл на задание и не вернулся. Потом — их командир Василий. Говорили, что арестовали и Морозова, организатора ячейки. Все чувствовали: кольцо сжимается. 

Сашу схватили вечером, когда он вышел к соседке — передать, что запланированная на завтра передача оружия невозможна: операция состоится сегодня. 
Во дворе этой женщины, Валентины, стоял старый колодец, где подпольщики хранили винтовки и гранаты. Передачу нужно было провести скрытно, пока не стемнело окончательно. Но в тот день что-то пошло не так. Немцы ждали. Кто-то выдал маршрут. 

Алла в это время пряталась за печкой — не потому, что боялась, а потому что Саша сам велел ей спрятаться. Он знал, что идёт на риск, выходя из дома. «Если вдруг что, не высовывайся. И никому не открывай», — прошептал он у дверей, прежде чем уйти. 

Алла затаилась за тёплой плитой, прижавшись к стене, словно к живому существу. Она слышала, как открылась дверь, как Саша позвал Валентину. Потом — резкий окрик на ломаном русском, шорох борьбы, глухой удар, и кто-то зашагал обратно по двору. Потом стало тихо. Алла долго не двигалась, пока не услышала рыдания бабушки в соседней комнате.

Мама работала в приюте — фашисты открыли его в здании бывшего Дома пионеров, чтобы использовать детей в медицинских целях: у них брали кровь для немецких госпиталей. Там же, в подвале, держали арестованных. Подпольщики считали, что мама, как бывший воспитатель, сможет устроиться туда официально и через приют передавать сведения, помощь или просто поддерживать связь с заключёнными. Несколько недель она действительно работала там — тихо, незаметно. А потом исчезла. Просто не вернулась домой. На следующий день кто-то сказал бабушке: "Забрали прямо с работы".

Когда маму арестовали, бабушке разрешили приносить передачи. Маленький узелок: горбушка хлеба, кусочек сала, луковица. Первый раз Алла пошла с ней. Они шли молча, прижимая свёрток к себе, как будто он мог защитить. У ворот охранник лениво взял узелок и что-то буркнул по-немецки. Бабушка не понимала, но всё равно кивнула и поблагодарила. Когда они вышли на улицу, бабушка вдруг остановилась, зажала рот ладонью и опустилась прямо на камень у забора. Алла впервые увидела, как бабушка плачет — беззвучно, со сжатыми губами, тяжело, как будто из самой глубины.

На следующий день у их двери появилась соседка, немолодая женщина, что жила через два дома. В руке у неё был свернутый клочок бумаги. "Это мне передал знакомый сторож из приюта. Сказал, от вашей Нины", — прошептала она. Бабушка взяла записку, руки у неё дрожали. Бумажка была сжата, как будто кто-то держал её слишком крепко. Внутри — короткая фраза: "Зачем так много? Поделилась с Сашей".
Так они узнали, что и Саша тоже там.

Бабушка спрятала записку между страницами старого молитвенника. Перечитывала её каждый вечер, как будто надеялась, что буквы подскажут ей, живы ли ещё дети. Бумажка пожелтела, углы закрутились. Однажды, через много лет, Алла нашла записку в ящике бабушкиного комода — тонкий клочок бумаги с выцветшими чернилами, почти неразборчивыми. Она узнала почерк. Почувствовала знакомый укол в груди — как в тот день, когда впервые услышала: "Поделилась с Сашей".

Через пару дней арестованных "вывезли на работы". Бабушка молчала. Но Алла слышала разговоры взрослых. Знала про карьер. Там — расстреливали.
После — тишина. Глухая, безысходная.

В городе было опасно. Соседка донесла, что Алла —  подпольщица. 

В тот вечер Алла вышла во двор за водой и наткнулась на соседскую девочку — ровесницу, с которой раньше играли. Та остановилась, оглянулась по сторонам, будто что-то заметила в окнах, и быстро прошептала: "Алка, тебя ищут. Беги. Прямо сегодня". Потом развернулась и пошла дальше, будто ничего не сказала. 

Алла вернулась домой — быстро, на цыпочках, пробралась через заднюю калитку, схватила старую сумку, сунула в неё смену белья, кусочек хлеба и платок. На прощание обняла бабушку, не говоря ни слова, и выбежала. Шла долго — почти весь день. До села было километров сорок, если не больше. Ноги болели, пальцы в ботинках натёрлись до крови. Но она шла, упрямо, глядя под ноги.

В селе Латоново её приютила Маруся Жуганова — мама подружки Аллы по школе. Раньше они жили в городе, и Алла с мамой нередко заходили к ним в гости. Но когда началась война, Маруся с дочерью перебрались в село к родственникам. Теперь Алла пришла к ней одна, запылённая, с обветренным лицом. Маруся сразу всё поняла. "Будешь у нас. Живи, сколько нужно", — сказала она просто. Алла спала на сундуке, помогала по хозяйству, топила печку, носила воду. Жила тихо, никому не показывалась. Так прошли недели — до тех пор, пока не пришли вести, что город освобождён.

Утром Маруся вошла в комнату, где спала Алла, и негромко сказала: "Наши вошли. Всё. Можно домой". Алла встала, не сказав ни слова, оделась в то же платье, в котором пришла, и поблагодарила Марусю, обняв её крепко. 

Путь назад был не таким долгим, но каждый шаг давался тяжело. Словно теперь, когда опасность миновала, навалилась вся усталость, пережитый страх, тоска.

Когда она увидела калитку своего дома, сердце вдруг глухо ударило. Всё выглядело иначе — и двор, и стены, и окна. Словно время внутри шло не так, как снаружи. На крыльце стояла бабушка. Молча. Увидела Аллу, и просто села на ступеньку. Алла подошла и села рядом. Они сидели молча, долго. Потом бабушка взяла её за руку, стиснула, и всё снова стало по-настоящему. 
Из дома вышел дед. Он подошёл молча, постоял, потом тяжело опустился рядом. Его глаза были красные. Он не плакал — никогда, но Алла видела, как дрожали его руки, когда он дотронулся до её плеча. "Слава Богу..." — только и сказал он. Потом встал, пошёл в мастерскую и вернулся с маленькой деревянной ложкой. Протянул: "Тебе. Всё не решался вырезать — боялся, вдруг не дождёмся. А теперь — можно".

Теперь дед снова вырезал ложки, табакерки, пуговицы. А бабушка меняла их на крупу.

Эту ложку Алла сохранила на всю жизнь. Хранила её в платке, потом в ящике с письмами, а позже — в коробке с памятными вещами. Иногда брала её в руки, проводила пальцем по резьбе — и снова ощущала прикосновение дедовой ладони, тепло того вечера, когда всё вернулось на своё место.

Много лет спустя, Алла стояла в музее и вдруг почувствовала, как прошлое нахлынуло на неё — фотография с подписью тёти Аллы на стене Рейхстага, медали дяди Павла, которые она сама передала в дар музею боевой славы, и выцветшее свидетельство о смерти мамы, которое хранилось у бабушки вместе с её крестиком. Алла принесла их как память. Как подтверждение. Как знак, что они были. Что жили. Что боролись. 

Всё это вернуло её в детство. Подпись на стене Рейхстага — тётя Алла. Медали дяди Павла. Свидетельство о смерти мамы. Ничего о Саше. 
Его имя не значилось в списках, не было ни справки, ни записи. Возможно, его арест не был зафиксирован официально — подростка схватили без протокола, как часто бывало. 
Аллу оглушила тёмная тишина в сердце, где пряталось слишком многое и чего никто не мог коснуться.
"Как жить, когда смерть забрала самых дорогих и оставила пустоту?" — думала она. Ответ нашёлся: верить. И жить.