Питерская хмарь, спеленавшая город ещё с утра, к вечеру только озлобилась, разродившись мелким и прилипчивым осенним дождиком. Было ли в этом что-то особенное? Увы. Горожане, давно привыкшие и к девиациям погоды, и к сезонной инфлюэнции, щедро разбодяженной во взвеси мороси, брели, обременённые серединой недели, словно сомнамбулы в бесконечном кошмаре сна.
– Прекрасные декорации для Достоевского, не находишь? – ободряюще улыбаясь, обращается Иероним к своему спутнику, слегка опечаленному молодому человеку.
– Я как-то не дорос до Достоевского, быть может, Кафка или Гауф? – Христофор, одетый не по погоде, начинает подмерзать, а приятный алкогольный дурман необратимо выветривается.
– Да, вы эстет, батенька, хотя Игра иногда сама выбирает участника и назначает правила… – рассуждения изначально адресованы Христофору, но лёгкая отстранённость на лице считывается Иеронимом как небрежение сказанному.
Мужчина продолжает вещать то ли в надежде быть услышанным, то ли сотворённое изначально слово, подобно заклинанию, обретает силу, лишь будучи проговорённым.
*****
День как-то не задался, смурной и серый, с небом «как эмалированный бак с манной кашей»(1), он принял Христофора в неласковые объятия предопределённости. Следовало снова идти на службу. А шевелиться желания не было. Христофор трудился в «Театре на Литейном» в качестве звукоинженера вот уже третий год. Первые восторженные впечатления от служения в Храме Мельпомены давно притупились. Рутина ласковая, своими навязчивыми объятиями, пеленала мятежную душу, и это нравилось Христофору, и даже больше – было любо. Только душа-дурёха всё брыкалась, рвалась куда-то… А куда? Фуй её знает, сама не ведала.
По дороге в театр Христофор зашёл в пирожковую, что на углу Белинского и Литейного. Взял два с мясом и два с капустой. Пирожки были ещё горячи, и эта приятная мелочь слегка примиряла молодого работника культуры с тягостным октябрьским деньком.
Репетицию отменили. Обстоятельство это, с одной стороны, обрадовало Христофора, а с другой… нужно было опять что-то решать, а решение неизбежно влекло ответственность, пусть даже за себя, любимого.
Размышления нарушил Гасаныч, завпост(2), как обычно, без стука зашёл в радиорубку и вальяжно развалился в кресле. Молча окинув коморку мутным взором, поинтересовался – где же Андрей? Начальник звукоцеха не появлялся в театре третий день и, похоже, опять захворал недугом, что в народе зовётся «болезнью души».
– Разве я сторож брату моему? – лукавый ответ.
Христофор всё ведал, знал обо всём и завпост, вопрос скорее являлся риторическим, но служебная субординация накладывала на сотрудников соблюдение формального политеса.
Вчера состоялся генеральный прогон, техническая сторона спектакля прошла без сучка и задоринки. Все чутка это дело отметили, а Гасаныч, похоже, усугубил и теперь маялся. Разумеется, визит в радиорубку в каком-то смысле был предопределён. Нетерпеливо поёрзав, начальник технических служб театра с укоризной посмотрел Христофору в глаза.
– Так сидеть и будем, или я дверью ошибся? – конкретный вопрос требовал от собеседника не менее конкретных действий.
И действия сии последовали незамедлительно. Христофор метнулся в кандейку, извлёк припрятанное винцо. Початая бутылочка «Бюракана», одноразовые стаканчики и свежие пирожки волшебным образом материализовались на крышке студийного STM(а).
– Дверь закрыть не забыл? А то набегут ща, халявщики.
– Да, запер. Разумеется, всё в лучшем виде, – отвечая, Христофор бережно наливал винишко, придерживая бумажную посуду.
Выпили. Закусили. Обсудили последние театральные сплетни. Гасаныч заметно повеселел и подобрел.
Похмелённый завпост на прощание полюбопытствовал, кому вести вечерний спектакль, и, ободрительно кивнув, вышел. Тягостная лямка Мельпомены давно натёрла плечи, но Гасаныч, подобно Сизифу, тащил театральное бремя то ли в силу привычки, то ли от безысходности.
Христофор заперся и развалился в кресле, положив ноги на микшерский пульт. Делать ничего не хотелось, а дурманящий дух Бюракана, уже поселившийся в голове, приятно убаюкивал и расслаблял члены. Незаметно для себя Христофор задремал.
*****
Настойчивый стук в дверь вывел Христофора из небытия. Посетитель – монтировщик сцены, Андрюха, – просил сходить за пивом в «Лабиринт». Сетовал, что надо разбирать декорации для несостоявшейся репетиции, а после собирать декорации для вечернего спектакля, а они сложные, и опять у них кто-то не вышел на работу, а «трубы горят»…
Монтировщики, по большей части хорошие ребята, не гнушались иногда помочь. Бывало, и похмеляли, так что причину для отказа Христофору искать не хотелось. А вот выпить пивка показалось идеей пусть и не оригинальной, но заманчивой.
*****
В это время дня, по обыкновению, было уже многолюдно, Христофор занял очередь. Заведение располагалось в цокольном этаже дома на углу улицы Белинского и Литейного проспекта, буквально в двух шагах от работы. Сюда частенько наведывались сотрудники технических служб, не гнушались захаживать и актёры театра, конечно, те, что попроще.
Христофор размышлял, выпить ли ему кружечку здесь или уже в театре с монтировщиками, когда неожиданно его окликнули. В углу за столиком – знакомое лицо. Христофор присоединился и оказался в радушной компании: Костика, коллеги по ремеслу из театра Ленсовета, и благообразного господина. Познакомились. Мужчина представился Иеронимом и, как явствовало из дальнейшей беседы, служил в театре актёром. Его импозантный образ производил впечатление: тонкие усики дамского угодника, мефистофельская бородка и лукавый, чуть заискивающий взгляд.
– Как вы тут оказались? – Христофор был удивлён, хотя и рад нечаянной встрече.
– Тебя дожидаемся, – учтиво отшутился Иероним, прихлёбывая пивко.
Говорили о погоде, помянули театральную жизнь. Когда речь зашла о бабах, пиво допивали, а Христофор начисто запамятовал о первоначальной цели своего визита. Дабы «не угасить порыв», решили усугубить, но без «экстремизма». Пива уже не хотелось, и, поразмыслив, компания выдвинулась на Моховую. До рюмочной добрались не все: Костик вспомнил о каких-то неотложных делах, и его покачивающаяся на ветру фигура необратимо растворилась в накрапывающем дождике.
Христофор не любил «беленькую», а Иероним, как и большинство актёров, слыл эстетом. Для начала взяли по сто коньяка и по сто пятьдесят «шампусика». И пилось в этот ненастный вечер отменно…
Иероним казался интересным собеседником и не менее талантливым рассказчиком. Христофору было комфортно и легко в его компании. Посему, когда актёр предложил навестить своего давнишнего приятеля фотографа, Христофор, не задумываясь, согласился.
По дороге взяли пару бутылочек «Карданахи», и, когда пришли в гости, на улице окончательно стемнело.
*****
Роскошная барская квартира в дореволюционном доме, бывшая коммуналка, а ныне преображённая в апартаменты и фотостудию, этим дождливым вечером обернулась приютом для питерской богемы.
Народу было не много, впрочем, Христофор никого не знал, в то время как Иеронима, казалось, знали все. Встретили гостей радушно, но без излишней навязчивости, «невыносимая лёгкость бытия»(3) витала табачным дымом, плескалась в бокалах креплёным вином, а старинные часы на каминной полке раскручивали ход времени против часовой стрелки.
В просторном зале царил таинственный полумрак, горели свечи, и только импровизированная эстрада подсвечивалась цветными огоньками.
Уютно обосновавшись в уголке на кожаном диванчике, коими обычно меблируют офисные пространства, Христофор неспешно «кушал» портвешок и слушал дивный голос певички. В сопровождении аккордеона и ударных дама с большими сиськами завораживала слушателей сначала исполнением «People Are Strange», потом «Alabama Whiskey Bar», а после, сменив репертуар Doors на Pink Floyd, к музыкальной троице присоединился саксофонист. «Wish You Were Here» в оригинальной трактовке окончательно околдовала подвыпивших эстетов. И к этому времени Христофор уже ощущал себя «хорошеньким», другими словами, в том чудном состоянии лёгкого подпития, когда «чего-то хочется, а кого – не знаю».
Решив изведать пространства гостеприимного «мира», а заодно и посетить «удобства», Христофор покинул насиженное место. Уборных было две: одна по коридору налево, не доходя ванной комнаты, вторая – на право, между кухней и «чёрным ходом». Воспользовался второй.
Справив нужду и выйдя в коридор, Христофору показалось, что квартира каким-то чудны́м образом поменяла планировку. Впрочем, это странное наваждение быстро прошло, и парень вернулся в музыкальную гостиную.
Всё так же играла музыка, «пели большие сиськи», только полюбившийся Христофору диванчик оказался занят.
– Кто эта девушка? – обратился Христофор к неожиданно оказавшемуся рядом Иерониму, кивнув в сторону диванчика.
Иероним в это время приобнимал за талию двух барышень. Возможно, готовилась фотосессия: одна моделька олицетворяла ангелочка, вторая – чертёнка.
– Девушка? Ты шутишь, здесь или ангелочки, или дьяволицы. Тебе кто больше нравится? – лукаво отшутился дамский угодник.
То ли прикалывается, то ли не понимает меня, думалось Христофору. Он уже обернулся, намереваясь отойти, когда Иероним приблизился и шепнул в самое ухо:
– Предложит Незабываемое – беги, – и тут же отстранился.
Христофор обернулся. Иероним как ни в чём не бывало ворковал с девицами. Странно, померещилось что ли.
Впрочем, выбора особого и не намечалось. Все места в зале давно заняты, разумеется, можно потанцевать у эстрады, однако неведомая, но уже проявленная сила влекла Христофора к насиженному местечку, или к таинственной незнакомке.
[justify]Христофор, прихватив пару бокалов с вином, переместился в уголок. Вежливо представившись, предложил