ЗАПИСКИ НЕЗДОРОВОЙ ЖЕНЩИНЫ
10 февраля
Что-то худо, худо, худо… И физически худо, и настроение – в ноль. Что такое? Опять зарядка виновата? Я же сделала всего пять уп-ражнений, причём самых легких! Нет, явно не то. Солнце? Возможно. Слишком яркое при отсутствии тепла, весны-лета. Может, отпустит по-сле посещения салона красоты, а я жутко не хочу туда идти. И из-за мороза, и вообще…
Прыщ на подбородке не страшный. Надеюсь, я с ним справлюсь.
Женя жалуется на головную боль – может, в природе что-то не так? Пусть у него ничего не болит! Пожалуйста…
Пришла домой с приятным чувством голода. Спасибо Жене – на-кормил вкуснейшим гуляшом. Вообще-то полегчало. Все-таки среди людей всякие беспокойства и даже неприятные физические ощущения немного развеиваются. Легкий необязательный треп с косметичкой, легкое щебетанье с маникюршей… И – полегчало. Чуть клонит в сон. Женя тоже себя чувствует не ахти, и это плохо сказывается на наших отношениях: вот пособачились из-за ерунды. Нет, чтобы, напротив, по-нежнее друг к другу, поосторожнее… Какие-то мы неправильные.
В сон клонит все сильнее. Собираемся смотреть кино с Вивьен Ли, как бы не заснуть. Но сейчас Женя трепется с другом по телефону, а это может быть надолго. Алиса на связи, но пока ничего интересного.
Фильм посмотрели, с дикой сонливостью я, кажется, сладила. Техника опять буянила, Женя бесился и, естественно, это выливалось на меня. Ладно, он сегодня нездоров, потому такая повышенная раз-дражительность. По себе знаю.
Звонила Алиса, много говорила о своих душевных переживаниях и о том, что, по большому счету, ей нечем заняться и некуда себя деть. Хорошо бы это было началом понимания того, что надо что-то делать. А, может, просто повод искала напроситься к нам – недаром же так много говорила про мясо, которое она хочет съесть. Жаль мне её, ко-нечно, голодный ребенок, Но… Уже пора вырасти. Уже 18. Чёрт, но деньги действительно надо учиться экономить, тут мой «бывший» прав. Впрочем, и я ей об этом говорила тысячу раз.
Женечка сварил мне кофе, милый мой. Как будто извиняется за резкости. Я понимаю. Я принимаю. Я не обижаюсь. Я люблю его. Очень люблю. И он мужественно переносит свои недомогания. Если б знать, как его лечить? И что лечить? Только бы он был здоров, только бы его ничего не мучило! Когда он говорит, что просыпается ранним ут-ром оттого, что ему плохо, мне выть хочется, так его жаль.
Намазала морду «чистилкой», сижу зелёная. Женя разговаривает с дочкой по телефону – это для него всегда радость. Завидую ей, какой у неё отец. Я завистница. Но не «чёрная»: я рада, что у людей что-то в жизни есть очень хорошее. Просто мне грустно, что у меня именно это-го нет.
В последнюю нашу поездку в Лондон наш с Женей «внук» Мак-сик мне очень понравился, а к «падчерице» я стала чувствовать что-то большее, чем просто хорошее отношение. Трудно это объяснить, но я, например, по ней скучаю… Мне нравилось с ней гулять, просто болтать, сидя у неё дома или в ресторане. Я начинаю к ней привязываться. Странно? Мне странно. Или я постепенно «заражаюсь» жениным отно-шением к дочери? Это, наверное, нормально, когда по-настоящему лю-бишь.
Трудно говорить и спорить с Женей об искусстве, проигрываю в два хода. Во-первых, потому, что он подкованнее во сто крат, а, во-вторых, я на самом деле почти всё забыла – и из прочитанного, и из услышанного (это я о музыке). У меня есть предположение: эти пога-ные нервные проблемы за многие годы сожрали в том числе и мою па-мять, а ведь всё своё самое лучшее «образование и культурное разви-тие» я получала давно. Теперь я очень многое даже из своей личной биографии помню как-то странно, урывками… Так ещё эти лекарства, бьющие непосредственно в мозг! Вот и стала теперь «серой», недообра-зованной, как все прочие «совки». Но не начинать же всё сначала! Или… начинать? Ладно, пойду «смывать и драить» морду.
Странно как-то устроена жизнь: живёшь себе, живёшь, вроде ни-чего плохого и даже просто неправильного не совершаешь, а потом, в сорок лет выясняется, что вся твоя жизнь – одна сплошная… так, я уже почти цитирую: «А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка». Но я бы сказала не «шутка», а «ошибка». И с сорока начинаются «расплаты» за ошибки. Женя – это, конечно, самый настоящий «бонус», но за этот огромный «бонус» - мно-го маленьких и средненьких «расплат».
Я хотела подумать, чего я ещё боюсь больше всего на свете… По-думала. Поняла: бедности. Нехватки денег на достойную жизнь. Ни-щей, уродливой старости. Да, этого всего я тоже боюсь до одурения. Как сейчас выражается интернетовская молодежь? Убейсебяобстену. Почему-то всё в одно слово, как-то по-немецки. Но что-то в этом есть… Здравствуй, племя молодое! Если б вы, дурачки, знали, какая жизнь короткая и как её легко испортить! Причем, самому. Иногда, конечно, без помощи близких не обходится. Ладно, о чём это я… брежу…
Жене плохо – вот, что самое ужасное. И я ничем не могу ему помочь. Чёрт, чёрт, чёрт! Слушай, ты, еврейский бог: помоги ему, и я в тебя поверю! Помоги быстро, помоги так, чтобы он больше не мучился. Поверю – ей-богу!
Алиса на связи, но снова ничего интересного. Конечно, самое ин-тересное происходит там, где она шифруется, там, куда нет доступа большинству. Жаль, мне этого никогда не прочитать. Вот такая я сво-лочь. Но я хочу знать о ней всё, а сие по определению невозможно. На-до смириться… Интересно, купила она себе мяса? Или поленилась? Или денег не хватило? Звонить не буду – стратегически неправильно.
Надо идти спать, а дикая сонливость как раз и ушла куда-то. Женя не ляжет, пока ему не полегчает – иначе он не уснёт. Мне ка-жется, это неверное решение: у него же всегда получается засыпать в любом состоянии, а во сне-то боль должна уйти. Главное – не проснуть-ся из-за неё ночью.
Ладно, спатушки… Не очень хороший день получился.
ПУСТЬ БУДЕТ В ЖИЗНИ, КАК В КНИГЕ
Ужас выпускных лучше было бы вообще не вспоминать. Забыть как страшный сон. Не получается… Мама всё время на меня злилась: ей казалось, что я мало занимаюсь. Это я-то? Занималась я много, мозг ки-пел, но всему мешал страх. Я порой не могла сосредоточиться, потому что меня изводила, доводила до исступления, изматывала до полного бессилия мысль «а что, если я не сдам?». Зубы стучали беспрерывно, руки потели и тряслись, сердце выстукивало неровный ритм, иногда мешая дышать. Если честно, помню весь тот месяц как в каком-то дур-ном тумане.
На каждый экзамен я плелась, как на казнь, на настоящую казнь через повешение. Даже на свою любимую литературу, с которой у меня не могло быть никаких проблем. Их и не было. Впрочем, их почти нигде не было, каким-то чудом я всё успешно сдала, хотя иногда память выда-вала фортели: от ужаса её парализовывало, и мне стоило огромных уси-лий прийти в себя и что-либо вспомнить. Часто меня «вывозило» то, что учителя всё-таки знали меня и уровень моей подготовки и большинство из них понимали моё состояние. Контрольную по математике мне напи-сала Верочка. На химии у меня были филигранно сделанные «шпоры». В общем, всё складывалось благополучно. Но один раз мама всё-таки наорала на меня после экзамена, причём, «по делу».
То был день «истории» – тяжелого испытания, потому что исто-ричка по какой-то неведомой причине меня не любила. Иррационально, у нас с ней не было никаких конфликтов, никаких отношений вообще! Но ей было лет семьдесят, она очень плохо видела и вообще, кажется, уже не всегда пребывала в адеквате. Может, с кем-то меня спутала… Да какое это имело значение? Важно то, что зная предмет, я подыхала и корчилась от страха, сев на ступеньки школьной лестницы и ожидая своей очереди. И я не заметила, что, оказывается, в школе потихонечку начали летний ремонт и ступеньки внизу были покрашены чёрной крас-кой… На моих желтых туфлях остались черные несмываемые следы, которые я заметила, лишь придя домой.
- Ой… - пробормотала я, снимая туфли.
- Ну вот! Ну, что ж это такое! – вдруг закричала мама, увидев бе-ду. – Как будто ты не знаешь, какая проблема купить обувь! – они кри-чала довольно громко. – Неужели нельзя поаккуратнее носить? Нет, ну ты подумай, взяла и испортила нормальные туфли!
- Я не заметила…
- Надо замечать! Тоже мне – миллионерша!
Спасибо, мамочка. Спасибо за твою поддержку в жуткие для ме-ня дни. Спасибо за такие поощрения и добрые слова. Спасибо, что сле-дила по часам, сколько я занимаюсь, но ни разу не сказала мне: отдох-ни, доченька, пойди погуляй, проветрись, сходи в кино… Оказывается, большинству моих одноклассников родители так и говорили. Мне – ни разу. Девчонки об этом всё время рассказывали, я отмалчивалась. Ведь моя мама самая правильная! Ну, да, наверно… Но почему же мне так плохо?
Месяц кошмара. Мне было даже не до любви. Но всё закончи-лось, аттестат на руках, аттестат – почти отличный. Пара «четверок» всего. Да плюс пометка, что училась я в литературном классе. Слава бо-гу…
Но сил поступать в это же лето куда бы то ни было у меня не ос-талось вообще. Я так и сказала родителям.
- Хоть убейте меня – не могу. Не выдержу.
Видимо, я как-то уже по-особенному это сказала, потому что, сделав «козьи морды», мама и папа не стали настаивать.
- Но дома ты сидеть не будешь! – строго отчеканила мама. – Пойдёшь работать.
- Естественно, - легко согласилась я, потому что ни секунды не собиралась бездельничать. Работать? Да запросто! Лишь бы экзамены не сдавать.
В сентябре я начала работать секретарём сразу аж двух отделов большой, просто огромной редакции газеты «Советская Россия». А ме-сяцем раньше ко мне переехал жить Шурик…
Мы заявили о своем желании жить вместе сразу после моих вы-пускных. И вот теперь очень-очень важное…
Вокруг мамы была слава автора, написавшего самую нашумев-шую повесть о любви старшеклассников. Юным влюбленным, как во-дится, мешали ужасные взрослые, ретрограды и отсталые элементы, ко-торые чуть не погубили их любовь и даже жизнь. Мамин пафос, как ав-тора, был на стороне влюблённых мальчика и девочки, и повесть полу-чилась гимном Любви и клеймом позора каждому, кто на такую любовь покусится. И писательница Галина Щербакова стала носителем передо-вой идеи о том, что любви надо покровительствовать, помогать, лелеять её и всячески благоприятствовать влюблённым молодым дурачкам. Она говорила об этом в каждом интервью, её цитировали апологеты идеи и мамины почитатели из среды журналистов и деятелей культуры. Мама, видимо, не могла позволить себе не соответствовать образу, созданному ей самой. Она должна, просто обязана была быть либеральной и иметь широкие, очень широкие взгляды по данному вопросу. Запретить мало-летней дочери соединиться с любимым, было для неё невозможно. А потому после единственной, для приличия встречи с родителями Шури-ка, мне было дано высочайшее разрешение жить вместе с ним, пробо-вать создать семью.
То, что я потом прожила с этим человеком до 2002 года – моя проблема, моя вина, моя ошибка. Но вот то разрешение мамы должно быть на её совести, так я думаю. Мне было семнадцать, Шурику ещё не исполнилось девятнадцати. Мы были из разных миров и не подходили друг другу абсолютно! Нам просто хотелось каждую ночь спать вместе – и всё! Не понимать этого мог только либо очень глупый
