Очерки командира ССО, часть 8. Карты ведут в Волгоград.

заводу подвели, но вот самого котла с автоматикой нам не поставили. Ситуация была, с одной стороны, привычная, то есть, аврально-тупиковая, а с другой патовая: на следующий год угля нам уже не полагалось, но без тепла, горячей воды и пара завод существовать не мог в принципе.
Об этом чуть позже, а пока напомню тем, кто не жил в те благословенные времена кончины великого Советского Союза, как в стране добывалось сливочное масло и из чего. Нет, ничего страшного типа глутаматов и гуарамовой камеди тогда ещё не изобрели, а вот само молоко…
В апреле мы поехали с моим шефом по окрестным колхозам узнавать, что с молоком и почему срываются поставки сырья – ведь с нас за масло трясли все вышестоящие органы от райкома КПСС до министерства мясо-молочной промышленности, план – дело святое. Заодно в поездке я знакомился как зам.директора по снабжению с колхозно-совхозным начальством.
На всю жизнь осталась в памяти одна картина в колхозе «Заветы Ильича». Представьте разбитую и размочаленную тракторами дорогу к коровникам, всюду непролазная грязюка, кое-где по лощинам ещё не стаял снег, травки ещё никакой, то есть, животные пока на стойловом содержании, но корма давно кончились, ибо были так безответственно заготовлены (а объективные причины для оправдания перед начальством всегда найдутся). И вот стоят бедные тощие коровки с выпирающими рёбрами и иссохшим выменем в стойлах, многие держаться на подпорках из сосновых жердей – если упадёт, то уже её ничем не поднять, в кормушках у них сгнившая солома и – внимание! – сосновые же ветки.
Тогда царило убеждение, что при отсутствии подходящих кормов можно (и нужно в целях витаминизациии) кормить скотину хвойными иголками. И гоняли в леса даже школьников ломать эти ветки, организуя соцсоревнование между школами кто больше нарвёт. Но вершиной этой апокалиптической картины была парящая над всем коровьим дурдомом классическая музыка: да-да, вы не ослышались, ибо советские учёные доказали, что удойность коров резко возрастает, если они слушают симфонический оркестр. Специальный «диск-жокей» в ватнике крутил для них магнитофонные ленты с записями. Именно, классическую музыку, ни джаз, ни тем более рок или попсу - не подходили.
При этом председатель колхоза имел помимо вечно красной рожи необъятных размеров тушу, которая не могла поместиться даже на пассажирском сиденье УАЗика и пришлось для него заказывать дверь пошире, а междверную стойку переваривать под нужный размер. Вот такие были люди, глыбы, а не человеки.
Выживших за зиму коровок всё же выгнали по весне на первую травку и сырьё (молоко) у нас появилось.
После нашего последнего свидания я иногда дозванивался до Дины в контору к Тетюхиным. Она называла меня Павлик, а я её простор Дина (без Константиновны), но о чём-то более существенном, чем «здрассьте-до свидания» и «как дела?» поговорить не удавалось. И вот – возвращаясь к производственным темам – Серёга поручил мне ехать в Москву в официальную командировку, чтобы там в техническом главке нашего министерства протолкнуть, наконец-то, тему с газовым оборудованием и с финансированием этого дела.
В тот год по всей стране помимо всего прочего шла ведомственная чехарда: министерства и конторы меняли вывески чуть ли не каждый месяц. Так, я выезжал в столицу с целью попасть на приём в Агропром СССР (в ведомство по техническому снабжению пищепрома), но Агропром как раз в это время переименовывался в Минсельхоз СССР с соответствующим перераспределением чиновничьих кресел, обязанностей и ответственности. Кстати, в следующем году наши управители также дважды меняли вывески: сперва вместо Минсельхоза возник Агропром, по уже РСФСР, а уже из него вновь Минсельхоз, но уже Российской Федерации. Вот и разберись тут, кому магарычи заносить!
Понятно, что добиться чего-либо в этой мешанине из кабинетов было абсолютно безнадёжно, тем более новичку из глухой провинции. Я быстро смирился с неизбежным провалом своей миссии и полностью переключился на свою (уже мою?) королевишну по имени Дина. Избегав сотни кабинетов за четверг-пятницу, в выходные мне удалось вытащить на свет божий эту царевну-Несмеяну из квартирного заточения, и мы бродили с ней по Сокольникам-ВДНХ и прочим Патриаршим прудам дни напролёт.
Уж не знаю, что она там наврала своему папаше, упрямо тащившему её на уикенд на дачу, но она оказалась в итоге полностью в моём распоряжении. Нет, не в том смысле, что вы могли подумать – у нас был тот самый стандартный конфетно-букетный период, когда даже нечаянное прикосновение к чему-то выступающе-запретному приводило в трепет без всяких там анаболиков. Я думаю, мне помогала даже моя неопытность в отношениях с противоположным полом, ибо, если б я был отпетым ловеласом и сразу полез бы на форсаж и за корсаж, то на этом всё бы разом и закончилось, а так нет...
Я многое узнал о ней за эти два дня, а она обо мне. Хотя, что тут узнавать?! – мои десять лет (девять, если быть точным) за решёткой – их никуда не спрячешь, но она знала о них с самого начала, как и то, что здесь я сам – жертва.
Рассказала, как выскочила замуж на 4-м курсе за одногруппника, сына отцова приятеля – тоже гэбэшного деятеля, что того готовили после института отправить за границу по линии МИДа и её вместе с ним как жену, но по окончании МГИМО мужа (Вадик его звали, если что) по настоянию отца направили в КГБ в центральный аппарат. Чем он там конкретно занимается – она не знает и не хочет об этом говорить. Но то, что этот Вадик оказался конченным придурком и ревнивцем покруче Отелло – это точно. Мама её была категорически против этого альянса интересов отцов, но папаша настоял на своём, а Дина устала сопротивляться его натиску. Вадик не переносил свою тёщу – Динину маму, а та, соответственно, его.
Он и сейчас, нет-нет, да и достаёт бывшую жену то звонками, то неожиданными визитами на работу, а то и откровенной слежкой. Особенно вот сейчас – летом, а зимой ему некогда: он ещё и мастер спорта по биатлону и часто выступает на соревнованиях, чуть ли не призёр кубка СССР.
Оказалось, что мать Дины погибла два года назад при весьма странных обстоятельствах: на её мужа – полковника КГБ - покушались неустановленные лица, а смертельное ранение при этом получил не он сам, а его жена – мама Дины. Полковник обучал свою жену вождению машины и посадил её за руль, а сам сидел на пассажирском сиденьи, когда раздались роковые выстрелы – стреляли именно в водителя, не зная, что там другая цель. Дело было в дачном поселке на глухой лесной дороге и никаких следов потом не обнаружили – ни гильз, ни отпечатков, ни помятой травы и сломанных сучков. Даже две пули, попавшие в тело жертвы, оказались какими-то особенными, не позволявшим определить ни систему оружия убийцы, ни его калибр. Дело было громким, но безрезультатным. Кто желал смерти почётному чекисту так и осталось неизвестным. Получается, Динина мама стала случайной жертвой каких-то неизвестных тайных разборок.
В воскресный вечер я проводил свою возлюбленную до подъезда, мы долго (очень долго) не могли расстаться и, слава богу, нам никто, кроме кошек, не мешал.
Ночью я – понятное дело – не мог заснуть и всё мечтал, вспоминал, вспоминал и вдруг… Вдруг воспоминания выстроились в некую логическую цепочку, да такую, что я вскочил с гостиничной койки, закурил и принялся расхаживать по комнате (благо, соседа по номеру не было).
Назавтра в понедельник в министерство я не пошел – все равно бесполезно, – а принялся названивать из своего номера в поисках Шершня. Меня вскоре с ним соединили и я, представившись, затребовал с ним аудиенции по очень важному вопросу: «Я скажу, кто тогда в Ельце убил Арнольда, вашего человека и покушался на Дину и заодно ещё одну тайну, а взамен я попрошу у вас технической помощи». Тот назначил время, и мы встретились.
Этот уверенный в себе самодовольный тип, хохотнув по своему обыкновению, начал с неожиданного для меня вопроса: «Ну, как там, Студент, я смотрю, Динкин папаша тебя еще не пристрелил? Ну, ты и жучара! Давай, выкладывай, что у тебя на этот раз?».
И я рассказал ему о своих подозрениях насчёт бывшего Дининого мужа: он ревнивец, следит за бывшей женой, не подпуская к ней никого; как биатлонист – он снайпер, как комитетчик – у него нет проблем со спецоружием и спецпатронами; тёщу он ненавидел и стрелял тогда на дачах два года назад именно в неё, а не в тестя; в Ельце он убил Арнольда, подозревая его в пристрастии к Дине и заодно телохранителя по той же причине, и  стрелял он там ещё не в Дину, а в меня – как в потенциального её любовника (по его мнению). И да, если он не выбросил куртку, в которой тогда был в Ельце, то там обнаружится рваная дыра - клочок этот у вас есть. Это была бы убойная улика.
Шершень изумлённо посмотрел на меня: «Ну, ты, Студент и даёшь! Вроде, складно. Неужели, ты прав?! Ладно, подумаем-покумекаем. Спасибо за наколку. Да тебе к нам надо, в наше внутреннее расследование!», – и он заржал, – «Так, а ты-то что хотел?».
Я рассказал о своём маслозаводике (кое-что Шершень уже знал) и о его потребностях. «Помогите», - говорю, - «люди добрые – сами мы не местные, куда идти и кому платить – не ведаем». Шершень забрал мои бумаги (целая пачка всяких согласований, утверждений и заказ-нарядов) и как в сказке про Бабу-Ягу рекомендовал мне спокойно езжать домой и не париться по этому вопросу: всё решим – ждите…
Так и произошло: через неделю пришло на завод распоряжение из министерства о выделении нам потребного оборудования и о его отгрузке с завода-изготовителя где-то на Урале. На радостях Серёга-директор выделил мне к отпуску пару 20-кг коробок масла из своего секретного фонда, часть из которого я сменял на водку-коньяк, часть на конфеты и копчёную колбасу в райкоопторге.
Заодно он выделил мне бензина для Москвича – четыре канистры – и ещё талоны литров на двести. Бензин (как и всё в то время) был в дефиците, частным образом заправиться было очень трудно, действовали ограничения где до 20 литров в бак, а где и вообще до 10 – беда, короче, а ехать надо. Госталоны на топливо тоже не везде помогали – нету и точка! Набил я свой Москвичок бензином, запчастями, колбасой и консервами, одеялами и подушками – и собрался на другое утро пораньше в путь – на Волгу. Про подушки я не пошутил – тогда в принципе не существовали мотели-отели, и вся шоферня и прочие проезжие ночевали где и как придётся, в основном, в своих машинах.