Мертвые письма

расходящиеся стрелки бровей. Губы немного тонковаты, но это ее не портит. С нее бы снять все это дикарское  непотребство, да нарядить в легкое кисейное платье и шляпку- за нее б на дуэлях дрались.
  А так… Я вижу только черный ствол пистолета – она держит его двумя руками прямо перед моим лицом; я чувствую запах пороховой гари от дула.
   Я приподнимаюсь на локте, пытаясь сесть. Резкая боль в простреленном плече опрокидывает меня назад. Мой револьвер выпал, когда я споткнулся, и я судорожно шарю рукой в траве, пытаясь его найти. Она взводит курок и говорит:
- Не рыпайся! А то прям тут пристрелю… Подними руки, так что бы я видела!
Поднимаю правую руку, левая не двигается. Она что-то кричит на меня, потом бьёт ногой в левое плечо, прямо около раны. От боли я вскрикиваю, валюсь на спину. Она стоит надо мной и видимо, чтобы насладиться страданиями поверженного врага, ставит ногу в сапоге на мое пробитое плечо, вдавливая его в грязь. Остатки гордости поднимаются во мне, с трудом сдерживая стон, я хриплю ей:
- В этом вы все, собаки! Встретилась бы ты со мной в поле лицом к лицу... Маловато героизма на безоружного…
- А что б вагоны с народным добром грабить побольше героизма надоть? - парирует она, но ногу с моего плеча снимает.
- Шоб село просто так спалить и баб с робятами повырезать ?
- За мной много чего водится, но женщин и детей я никогда не убивал- говорю я ей. - Я боевой офицер и дворянин. Это ваши привыкли с всего живого последнюю шкуру драть!
- Закрой хлебало-то. Давай, вставай, мне тя ещё довести до наших надо!
- Я не могу! - Говорю я, делая страдальческое лицо и хватаясь за плечо. Оно и правда жжет огнем, но в моей душе начинает теплится надежда, а в мозгу созревает, ужасающе ясный план.
- Чо заныл, ахфицерь?  На жалось берешь?
- Да пойми ты, дура кожаночная, я кровью истекаю! Не доведешь ты меня никуда, я сдохну прямо здесь!
Она замахивается на меня- очень женский жест. Хочет дать пощечину. Я не дожидаясь, пока она ударит, откидываюсь на спину и запрокидываю голову, будто теряю сознание. В тоже время вытянутой правой рукой я ощупываю траву. Земля, корни. Боже, наконец-то. Под пальцами что-то твердое и холодное. Не револьвер. Скорее камень...
- Эй ты, чаво слег? Ща посмотрю...
Она становится на колени, и склоняется надо мной. Я жду. Сейчас она наклонится поближе. Главное, попасть в висок. Быстро, надёжно. Только бы не закричала, и не начала отбиваться- сейчас у меня не хватит сил на борьбу, даже с женщиной.
Она щупает мое плечо, от чего меня пронизывает волна боли.
   Я дергаюсь, и чуть не выпускаю из пальцев камень.
- А волосы у тя мягкие, как у дитяти- слышу я ее голос, будто через завесу воды. Я чувствую ее руку под своим затылком, она приподнимает мою голову.
- Не узнал меня, соколик?
Я открываю глаза и смотрю на нее.
Она берет мою здоровую руку, и пытается разжать мне пальцы. Это оказывается совсем не трудно- я слабею и словно проваливаюсь куда-то.  Камень катится по земле.
Меня начинает трясти- такое бывает от потери крови.
- Холодно, Варя...Холодно - шепчу я и падая в темноту.
...
    Черная змея состава растянулась по полю. Надо было только дождаться, когда они дойдут до полустанка, где мы уже перегородили рельсы старой телегой.
Мы ждали на пригорке. Лошади нетерпеливо храпели, мой серый жеребец переминался с ноги на ногу и дёргал повод.
    А у меня внезапно всплыли живые воспоминания о Варе. Вот она, худенькая, как девочка, в неизменной шляпке, скрывающей глаза. Пухлые губы, длинная шея. Беззащитная и немного сумасшедшая.
- Я странница, Володя.
- Какая же ты странница- усмехнулся я.- Вот твоя любимая Леночка Блаватская- та настоящая странница. Весь Тибет пешком исходила…
- А я не так странствую, Володенька. Я ложусь на кровать, глаза закрываю. И дух летает. Знаешь, как у мертвых? Тело тут, а душа далеко-оо...
- И куда летишь ты, Варя- путешественница?
- А много куда. Я ведь, Володя, в тела других людей вселяюсь. Вижу мир их глазами, говорю их голосом. Чего ты на меня так смотришь? Я не сумасшедшая!
- Я- тоже. Но все-таки, мне думается, что ты немного преувеличиваешь, Варя. Как ты вселишься в кого-то, если он жив и сам собою управляет?
- А так. А я и не управляю им. Нет- нет, могу конечно, но не вмешиваюсь. А знаешь, я как-то раз в мужчину забралась. Вот смеху то было- рассказала бы тебе, да грешно. Зато я знаю, что вы все думаете!
- Что же?
- А не скажу. Думай сам над своим поведением Володенька...
    Я тогда смотрел на все это с долей иронии над столь впечатлительной личностью этой барышни.
  Ну да, ну да. Она читает запоем, общается с теософским обществом, мечтает уехать в Тибет или Индию, даже не понимая каким кошмаром для изнеженной петербургской дамы обернется проживание там. Варя была болезненной, и крайне экзальтированной девушкой. В детстве она под влиянием бабушки буквально влюбилась в христианских святых, и частенько рассказывала, как приходит к ней какой-то мудрый старец с нимбом вкруг благородной седой головы; в отрочестве, вбила себе в голову, что является рейнкарнацией казненной королевы Франции Марии Антуанетты, и могла часами с слезами в голосе рассказывать, как болит у нее шея, в том месте, где ее разрубила гильотина.
   Мы с Эугенио посмеивались над ее странностями, и частенько сами провоцировали ее на подробные описания  "метафизического опыта".
Грешили, было дело.  Варя была соседкой моею по даче в Царской Мызе, и часто мы с нею и ещё двумя ребятами бегали к дворцам, поглазеть через кованую золотую решетку на государя.
  Как-то раз даже видели наследника, и Варя, будучи под впечатлением весь вечер рассказывала, что прочитала его мысли и ему мол очень одиноко во дворце. Все это было давным-давно, совсем в другой жизни.
   Что с ней стало? Я слышал, что в эмиграции она познакомилась с каким-то коллежским ассесором, который убедил ее вернуться на родину. Может её уже и убили давно. А может, живёт где-то поседевшая от ран душевных, немного безумная Варенька, может даже работает- учит детей рабочих в какой-нибудь захолустной сельской школе.
  А мне бы все ж хотелось повидать ее- осколок моего, беззаботного прошлого, наших игр на лоне природы в незабвенной Царской Мызе....
...
    Я вижу, как замедляет ход поезд. Как выходят люди в форменной одежде и ругаясь, и сплевывая сквозь зубы, пытаются оттащить с путей нашу троянскую телегу. Пришпориваю коня.
Мы летим по насыпи, как призраки, как гонимые ветром осенние листья. Бурка моя развевается. Белая, как снег... Я стреляю один, два, много раз. Кто-то из наших кидает мне ручной пулемет. Начинается потеха- я решечу свинцовым ливнем стенки вагонов, испуганные рожи, какую-то удивлённо ревущую корову...
   Кровь, дым, вопли, хрипы. Есть упоение в бою...Есть упоение в бою.
   Я- бог войны. Мы все- демоны, пьющие дым сражения. На рельсах ползает недобитый машинист, оставляя на мелких камнях красный след. Пуля сбивает с меня папаху. Вторая пробивает плечо- рука повисает как плеть. Оборачиваюсь- знать бы, какая сволочь стреляла? Свои, свои... Свои. Добычи на всех не хватит.
   Я стреляю в лоб подонку. Его конь шарахается, выбивая всадника из седла, и волочит бездыханное тело по шпалам куда-то вдаль. На нас скачут люди в форме- скорее всего ждали в засаде. Надо уходить.
...
Припадаю на шею жеребца, пули свистят над головой. Вниз по откосу, через реку, по болотам. Конь замедляет шаг, хрипло дышит. Подгибает передние ноги, и я скатываясь с откоса. Я ещё могу бежать, и  бегу.
Ветер свистит, а за спиной кричат преследователи...
- Брать живым! - орет женский голос.
Я- бог войны. Я гнев господа...я- зверь, загнанный охотниками и теряющий кровь на каждом повороте дороги.
…
Там, в густых камышах, Варя…Нет, чертова коммунистка в кожанке смотрит, как я теряю кровь, и гладит мои волосы. Варя…Барышня с мечтами о Тибете…
Безграмотная девка с маузером…Варя…Неужели она не лгала?!
Я смотрю в лицо моей убийце и сквозь ее темные глаза на меня смотрит подруга детства из Царской Мызы.
Смотрит, и почему-то мечтательно улыбается…
И  Господь ей  дал поболее, чем нам.