Волшебная вода

короткий, больной, приносил одни муки. В сновидениях что-то горело, терзало, и смутно проскальзывал облик той несчастной Эспри, не то выбранной проклятием случайно, не то ещё что-то… это было ему неважно. Он ненавидел её, и не мог отпустить от ненависти. Чёрная змея поднималась в его желудке, мутила разум, и, пока не находило прояснение, он себя и не помнил, зато потом и сам мрачнел, когда просветлялось, и он видел Эспри в слезах и крови.
            Его руки ему не принадлежали. Его мысли от него отвернулись. Его сознание мутнело и он торопился покинуть свою пленницу, которую жалел и ненавидел. Он не знал к чему придёт его странная мрачная мука, но уже отчётливо понимал, что ничего хорошего не будет. И одно поражало его больше всего другого – колдун, наложивший на них такое страшное проклятие, никогда не считался с жертвами. Да, ладно, их род – род воинов, собирателей земель, на службе у крепнущего трона, но их жертвы? их пленницы, выбранные случайно, обреченные на то, чтобы терпеть заточение и боль, вынужденные познавать несвободу и безумство – их за что? Может и правильно сожгли того колдуна, может и верно покарали жестокостью за жестокость? – от этих мыслей нынешнему господину Ламарку было не легче.
            Сидеть за книгами было мучением – глаза не видели строк, мысли прыгали, от лихорадочной тряски, что у него есть в распоряжении Эспри, от ненависти к ней, до ненависти к себе. Но он упорно старался сидеть за книгами столько, сколько мог, пока окончательно не находило новое чёрное безумство, бешеное и не находящее никакого отклика.
***
            Кто ищет помощи, тот найдёт. Если сам Ламарк погружался во тьму своих чувств, Эспри была заточена, молчаливая служанка, приставленная к ней, сочувственно смотрела, а все верные и не очень верные люди шептались, что во всех переменах в господине виновата привезенная им ведьма, то старый слуга действовал.
            Говорят, что именно он вспомнил о заветной лачуге на опушке леса. Именно он нашёл множество тех слов, которыми владел, как оказалось, в трудную минуту, в совершенстве, и уговорил своего господина обратиться за помощью к той силе, которая скоро должна была отправиться на великие костры, не признанная помощью законной, разрешенной.
            Какую изворотливость и сметливость проявил этот маленький человек, имя которого не было даже вписано в эту историю? Знает только сам господин Ламарк, представший, всё же, перед простоволосой смешливой женщиной в глубокую лунную ночь.
            Ведьма была молода, то есть, в ней уже отцвела та юность, когда молодость скрывает все недостатки, но до старухи ей было ещё далеко.  Глаза её – живые, ярко-зеленые, точно щупом прошли по нему, оглядели внимательно, вдумчиво.
– А можешь мне ничего не говорить, – сказала ведьма, – у тебя всё по лицу написано, а в душе намарано. Не ты обидел, но тебе ответ держать. Тебе – последнему.
– Ты помочь можешь? – вопрос не имел надежды. Нынешний господин Ламарк даже наполовину не верил в то, что ещё может быть спасён. Он и не хотел верить. Презрение к самому себе сменилось на безысходность – всё кончено!
– Я могу предложить тебе два варианта, – женщина пожала плечами, её глаза сверкали, она была как будто бы преисполнена счастьем от одного того факта, что в ней нуждается столь знатный и важный человек.
            А в следующую минуту перед ним появилось два одинаковых серебряных флакона.
– Это вода, – объяснила ведьма, – волшебная вода. И выбор.
            Таких штук нынешний Ламарк не любил, но ведьма угадала это, и не дала ему возмутиться. Всё тем же напевно-насмешливым голосом она сказала:
– Счёт с небом устроен странно, но ещё страннее счёт с подземельем. Ты не можешь отвечать за своих предков, господин, но в твоей душе уже напачкано, и это уже от тебя самого. Бедняжку неволишь, мучаешь её, сам терзаешься – всё это грязь. А грязь надо или смывать, или забеливать. Вот тебе и выбор – смыть или забелить.
            Он не понял, но жуткое предчувствие сдавило горло. Чернота, уже поднимавшаяся привычным безумие, вдруг тоскливо съежилась.
– Из этого флакона испив первым, да разделив его с той бедняжкой, получишь ты душу чистую. А из того, второго, испьёшь, да разделишь – душу белую…
– Что за бред? – он был напуган и взбешён одновременно. непонимание, загадки и тоскливое предчувствие ужаса жгло его.  – Чистая, белая…не одно ли это и тоже?
            Она усмехнулась. Знала! Знала, что белая душа – это душа, в которой было черно от мук и свершённого, да только прикрыто то было от первичного суда прочих душ. А чистая – душа отмучившаяся, искупившая.
– Кто-то из вас умрёт, – объяснила ведьма, – она или ты. Если она, то душа твоя будет белая, грязь свершённого забелится до самого небесного суда, и только Господь тебе будет тебя карать. А она умрёт. Нет её – нет тьмы. Нет её – и всё закончилось для тебя.  А умрёшь ты – душа твоя, измученная, познает прощение. А ей свобода.  А иначе никак, добрый мой гость!
            Она веселилась. Может быть, её забавляла ситуация, а может быть и собственная власть над ним.
            Ламарк молчал. Слуга, старый и надёжный, тут же зашептал на ухо:
– Господин, с девкой считаться не стоит! Кто её упомнит-то? а в землях наших и вовсе за ведовку держат, только обрадуются…
            Но Ламарк отмолчался. Это было дельное замечание и часть его души рвалась всеми силами к этому же решению, потому что он сильнее, богаче, родовитее и он не виноват! А она? Кто её вспомнит?
            Но молчал.  Не был он дурным человеком. Не был он  трусливым и много раз смотрел в лицо смерти. и сейчас вспоминал своих родственников – яд, нож в грудь, безумный шаг в окно… кажется, как-то так они все и освобождались. А он? Божий суд – верный суд, и не увидеть ему гиены огненной! Смерть – мгновение, а вечность на кару…
            Нет, это слишком дорого.
– господин! – взмолился старый слуга, но Ламарк уже взял один из флаконов, который предоставила ведьма.
– Чистая или белая? – равнодушно спросил он. Решение окрепло в нём с новой силой. Никакой паники не плеснуло, одно голое спокойствие. Он виноват – не сам, может быть, но по крови. А она нет. И она уже многое перенесла от него, и это значит, что надо её освободить.
– Чистая, – улыбнулась ведьма и искренность улыбки поразила его.
–господин! Пусть лучше она умрёт! – заголосил старый слуга, проклиная себя самого, за то, что нашёл помощь.
            Но его слова уже не имели значение для нынешнего господина Ламарка. Собственная жизнь, мелькнувшая перед его памятью гадливым весельем за все годы и тёмной змеёй в последние недели, показалась ему ничтожной. Он уже всё решил и не хотел сомневаться.
***
            Сказывали разное. Одни шептались, что господин Ламарк, как и все родственники его, обезумел и сам себе нанёс увечье. Другие  были уверены – заколдовала его ведовка! Третьи не сомневались – он пытался её убить, змеиную сущность познав, а она…
            Но, странное дело,  сказывают о нём одно и другое, а про Эспри ни слова нет. Нет, проскальзывает тень-слушок, мол, вылетела она в окно, когда всё случилось, но кто же в это поверит? А так – пропала! Не видели её, не слышали, исчезла словно!
– Прости, –  шептал Ламарк, когда вода уже действовала.
            А Эспри, неожиданно для себя самой, рыдала. Этот человек увёз её из дома, мучил, держал в неволе, но теперь уходил, уходил по своему выбору, чтобы и она могла уйти. А началось всё с того, что он потребовал выпить из флакона.
            Она даже не спорила. Была уверена, что это яд, и даже обрадовалась тому, что всё закончится. И всё закончилось, но для него.
– Ты свободна, – сказал Ламарк и закрыл глаза навеки. Душа его уже не была на земле, летела наверх, на божий суд, каяться, просить пощады. Её уже не было в пределах людской тревоги, а Эспри сидела у тела его, и не знала как шевелиться.
            В таком положении и нашёл её старый слуга.
– Бедное дитя, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – бедное…испей, тебе легче станет.
            Флакон, глоток, полная покорность перед всем и расходящаяся боль по всему телу. Она не поняла, как её собственное тело вдруг предало её. и как дрогнуло тело Ламарка, возвращаясь к жизни, но уже лишённое души.
            Она ничего не поняла перед своей смертью, оставшись ненужным белым телом у ног старого слуги. А тот только отвернулся от неё, поднимая живого, но бездушного хозяина.
            Слуга рассуждал просто: светлая душа или чистая, она лишь душа! Если его хозяин не может совершить греха, его совершит он, безымянный  ничтожный. А девка…девка – зло. Для всех же можно сказать, что господин приболел, пока он не вернётся к возможности казаться живым окончательно, пока не пропадёт из глаз его эта мёртвая зелень, пока руки его не отогреются.
– Вы замерзли, господин! Я прикажу подать вам горячего. И одеяло, возьмите одеяло, – щебетал старый счастливый слуга, укутывая живое, мрачно и зелено глядящее на него же тело.
            Кто ищет помощи – тот её найдёт. Ведьма поставила и перед слугой два флакона:
– Он вернется, если она выпьет из него первой. И он вернется, если ты выпьешь. Кто-то должен отдать свою жизнь, но тебе решать кому.
            Слуга выбрал. Себя пожалел – ему надо заботиться о господине, а девку счел обреченной. Куда ей податься-то? домой? А она там нужна? А здесь всё ей служба, последняя, но важная. И не хватятся её.
– Выпейте, господин. – ворковал слуга, протягивая флакон с очередной волшебной водой, Ламарку.
            Тот взглянул мрачно и тяжело. Слова терялись в мертвой глотке. Но старый слуга и без того знал его мысли – господин хочет знать зачем его вернули, когда он всё решил.
– Оно того не стоит, господин, – сказал слуга, – душа уже ушла, а вы можете остаться. Это ничего…никто вас не упрекнет, не думайте.  Пейте воду, она волшебная, она вас здесь оставит.
            Сказывают многое… и о жестокости, вспыхнувшей однажды в одних землях без причины, когда известный и родовитый господин Ламарк вдруг принялся губить своих же людей ради потехи, и  о ведьме, что его таким сделала, и даже о старом слуге, который, вроде, его спас, но толком непонятно отчего именно.
            Сказывают много – об одном молчат, о волшебной воде, которая так и не дала никому свободы.