Азазель ткнул молча в нужные места. Вообще-то, для особо интеллектуальных и приметливых там были даже галочки, но Азазель давно понял – показать ещё раз проще и быстрее, чем разветвлённо насмехаться над внимательностью и сообразительностью подписанта.
– Итак, следующие двадцать четыре часа по времени Людского Царства, вы проведете в незримом состоянии для других, но реальном для себя. Вы увидите момент своей смерти и место своих похорон, а также прочувствуете всё, что прочувствует живое тело, – Азазель деловито прибрал бумаги и произнёс определяющую формулировку со спокойствием.
Умолчав, конечно, о том, что живое тело – то не только тело того сосуда, это ещё и тела его жертв, последние минуты, которые сойдутся в одну минуту, в бесконечную агонию. Все, кого сосуд этой души убил, перед тем мучая, придут к нему своей болью – последними тенями, и истерзают уходящие минуты, которые покажутся слишком долгими.
Какое же для этого основание? Страница триста шестьдесят восьмая в волшебном листе заявления и ещё – двенадцатая в отказе от претензий. Душа сама хочет пережить муки сосуда и его жертв. Какой тут спор? Вот, всё как надо – подпись и дата, а если душонка, не читавши подписала, так чьи это проблемы?
Душонка, видимо, почуяла в спокойствии Азазеля некоторую угрозу, напряглась.
– Это…будет больно?
Азазель пожал плечами. Боль он чувствовал иначе. И потом – у него же были сведения о жертвах и о способах убийств их, а не в целом набор ощущений так что он даже не солгал.
– И я точно увижу где лежит моё тело? – уточнила душонка. Нервность трепала её без всякой пощады.
– Увидишь, – пообещал Азазель. В отличие от душонки, он прекрасно знал, что эту душонку казнили на электрическом стуле и бросили в общую тюремную могилу. Так бывает, когда не находится родственников и близких, желающих взять на себя обязательство по похоронам и хоть как-то ещё оставить в себе связь с чудовищем, забравшим почти дюжину жизней ради самой смерти, и игры во власть.
Душонка кивнула. Хорохорилась. По обрывкам памяти ничего и не поймёшь. Да и потом – воображение Людского Царства очень уж гибкое, они из понятных осколков могут найти три тысячи смыслов и облечь себя во что-то героическое.
Из любопытства, перед тем, как сила и тьма взяли своё, согласно подписанному, Азазель всё же спросил:
– Есть предположения как ты закончил свою жизнь?
– О…– душонка ободрилась, – не знаю. Но мне снятся такие странные сны. Там так хорошо…там море.
Море! Именно так этот сосуд и пытался оправдаться на суде. Он, мол, себя не помнил, внутри него расходилось море и сам он был как на волнах, убивая. Выдавал себя за сумасшедшего или пытался объяснить происходящее со своей точки зрения? Никто не стал выяснять. Общественность бурлила. Родственники убитых требовали кары. Немедля!
И было свершено.
– Я словно корабль, и вокруг такие волны… как шторм, – душонка мечтательно взглянула на Азазеля, – наверное, при жизни я был матросом. Или нет, капитаном корабля!
Азазель только усмехнулся и ничего не сказал, пока сила и тьма росли за спиной душонки, готовые протащить её по очень больному, полному страданий пути. Пути, на который душонка сама рвалась.
Именно что рвалась – она и отказ от претензий подписала!
***
– Это было забавно, но я всё же нахожу это немного жестоким, – Светоносный побарабанил пальцами по столу, прикидывая как звучат его слова.
– Забавным, – подтвердил Азазель. – И, если честно, немного мстительным.
– Убитых этим не вернёшь.
Азазель отмолчался. Он и сам знал, что не вернёшь. Да и чего он добился в целом? Просто того, что душонка, оказавшаяся снова в своём сосуде, испытала бы настоящий разрыв всех чувств от боли. Все жертвы передали последние минуты своих жизней в его владение, у всех он отнял то, чего и сам лишился. И ощутил каждое мгновение.
– Не вернёшь, – продолжил Светоносный, – и ты это знаешь. Знаешь даже лучше меня по праву карателя. И душа, вернувшись к нам…ты её видел?
Нет, он не видел. Потому что знал, что ничего хорошего в её облике и образе не осталось и не появится уже никогда. Знал, что душа вернулась, и на этом всё. Оградил себя от правды.
– А я видел, – продолжил Светоносный, – и результат… плачевен. Даже по моим меркам.
Азазель молчал. Он знал, что собственное желание позабавиться и отомстить душе не имело смысла. Это был порыв, подтвержденный бюрократией, защищённый даже от самого дотошного защитника, благо, душонка была мелкая, а следовательно, не могло быть у неё защитников. От того, однако, возникал и креп иной вопрос – а стоило ли размениваться и проводить столько сил и тратить время на душонку?
Не на душу даже!
– Душа не несёт полной ответственности за действия тела, – Светоносный никогда не кричал, но в его тоне скользил холод недовольства и даже разочарования, словно Азазель показал себя неразумным вопреки всем прогнозам самого Светоносного. Хотя…кто скажет, что было иначе?
Даже сам Азазель не мог сказать.
– Есть ещё воспитание, жизненные условия, окружение, физиология, в конце концов! Помнишь, мы хотели судить зомби за то, что он сожрал нужного человечка? и к чему пришли? К тому, что налетели на собственные законы и размышления о том, что плоть отвечает лишь наполовину за действия тела. Пришлось искать призрак этого живого трупа, чтобы их соединить и покарать. Впрочем, пока нашли и соединили уже даже нервы остыли – столько возни! – Светоносный усмехнулся, вспоминая то дело, для него самого весёлое, а для Азазеля, которому не посчастливилось попасть в присяжные, до ужаса тоскливое и долгое.
Тогда заседания переносили откладывали, выступали всё новые и новые призраки и вурдалаки, свидетельствуя о том, что зомби не может отвечать всецело за поступки тела. Это инстинкт! И пришить к инстинкту убийство не получится.
Откровенно говоря, получилось бы, если бы кто-нибудь задался целью. Но целью никто не задался. Это было лишь интересным делом, не более, хотя человечек, пущенный зомби на обед и ужин, был и правда нужен Подземному.
– Казнить душу за грехи тела неправильно, – продолжал Светоносный. Он внимательно смотрел на Азазеля, выгадывая без труда в нём его мысли. – Мы поэтому и отказались от большей части наказаний. Негуманно. Зачем варить души в котлах веками, когда тело уже три раза сгнило и четыре раза стало перегноем? Зачем морозить грешников в ледяных озерах, когда они грешники лишь с позиции полновесного рассмотрения? Вот когда в их душе шла муть, и именно душу мы признавали ответчиком…
Светоносный остановился, покачал головой:
– Сам знаешь – совокупность факторов, не более. Душа не ответчик в этом случае.
– Да знаю, – согласился Азазель, – не думай, что не знаю.
– Тогда зачем?
Ради этого вопроса он и пришёл. Мог, конечно, и вызвать Азазеля к себе, мог и через пространство к нему дотянуться, но с друзьями, тем более, с самыми верными, кажется, так не поступают.
Зачем? Захотелось!
Демону положено играть на струнах собственной тёмной души. Не положено отчитываться за каждое желание. Они – хаос, смута… так кажется обывателю со стороны. Обывателю, который не знает, что хаос – это просто другой порядок вещей, а тьма не терпит разгильдяйства.
Так что дело не в «захотелось». Вернее, не в одном только «захотелось!»
Зачем? Ради мести. Но кому мстит Азазель? Да и за что ему мстить? Кому? У него одна скорбь – по небу, но тут только самого себя обвинять. Можно, конечно, попробовать обвинить Светоносного, но так поступит только идиот.
А Азазель к идиотам себя не относил. Его относили, бывало, да. Но он себя? Ни за что!
Так зачем?
Шаг за шагом во тьму, но не в ту, что дала приют, а в ту, что выросла внутри его собственной души… шаг за шагом ради страшного ответа, не Светоносному, нет, а себе.
Зачем? Зачем мстить душе, которая не может полностью отвечать за действия своего сосуда?
– Размяк…– тихо сказал Азазель, – я просто размяк. Мне было нужно сделать хоть что-то, что-то страшное. Я больше не тот демон, каким был в самом начале. Я начал испытывать сострадание к смертным и, кажется, к Небесным тоже. это же никуда не годится. И всё отчётливее я скучаю по небу. А я демон! Мне путь на небо закрыт!
Светоносный молчал, пробуя откровенность соратника на вкус. Затем вздохнул:
[justify]– Я скажу тебе то, что не знает ещё до конца ни один демон. Да и никто не знает. Подозреваю, что в курсе только я да Володыка. У нас обоих кризис в наших царствах. Мы видим рутину. Мы видим тоску и ненависть наших приспешников. и это означает только одно