Письма

Милое моё, омерзительное создание, разочарована я им просто чудовищно, напугана — и того боле. «Музыки, которую ты так незабвенно обожаешь», о, за всё это время, за чудесную оглушительную тишину нашей квартиры, как он не понял, что нет во мне никакой любви к музыке и звучанию как таковому, мне нужна тишина, тихо, тише. Ему бы так пошло на пользу немножечко помолчать. 
Два года прошло. Два года почти чистой тишины в эфире и наскальной заигрывающей живописи. Хочется отчего-то дать ему денег. Хочется отчего-то по-прежнему перевезти сюда, ближе, и радовать всякой дуростью вроде парфюмов и игрушек, что там ещё любят юноши в свои пред-сорок? Безработный поэт, боже, какая радость, содержать такого — теперь могло бы быть реальностью, за два года много что поменялось. Ничего, впрочем, не поменялось. 
Надо сходить к матушкиному колдуну, вывернет мне жабры и прочистит, может, из легких вытащит мутное слащавое варево, которое по-прежнему плещется, бьёт в грудину. Больно как, Господи! Как будто сел кто-то сверху, придавливает, кашляю и сгибаюсь. 
Бог есть любовь, и он явно не о таком. Хаотичное, злое желание обладать — вот он, прозаический потолок, унылый и паутинчатый. Я бережно отношусь к своим вещам, ему бы пошло быть вещью, вроде крохотной собачки в сумочке: смотрите, товарищи, вот она я, Госпожа Мёрджер, и вот мой ручной поэт. Гладить нельзя, кусается. Может быть и большой собакой, разве же я что-то ему запрещала? Встречайте, Госпожа Мёрджер и её алабаеобразный, маячащий за спиной. Страшно ли с таким ночевать, перекусит ли горло? Едва ли, он спит в ногах, его не пускают в кровать. Посмотрите, какой стилёвый ошейник, он ненавидит ощущение чего-то на шее, но надетое мной выносит стоически. Приподнять губу, посмотреть на зубы, повторить. Горделиво, немножко даже надменно — это едва ли радость от обладания, скорее, вопрос статуса. Радость была когда-то давно, так меня, кажется, и звали — Радость. Или не он? Или другие? Какая, впрочем, разница, если другие присутствуют рядом, подставляют голову под пальцы, а этот ускользает ужом. Позорник, дрессируется отвратительно. 
Совместный счет. Лимит на карточке. Что он будет делать весь день, пока я работаю? Наращивать мышцы? Писать стихи? Ныть о потерянной свободе так же яростно, как сейчас подвывает о потерянной любви? 
Ест ли он, спит ли, что делает, кроме игр? Вдуматься если — какой блаженный, кичащийся неприспособленностью. 
Вдуматься если — два года прошло. 
Какая дурная обсессия, какой дурной кашель.