Солнце нащупало трещину в слепой коже старой крыши и ударило внутрь косым, зыбким лезвием света. Там, внизу, тепло от нагретой доски, густое, почти осязаемое, вытолкнуло её из многолетнего праха.
Её вздрагивающий путь на невидимых сквозняках – не танец, но краткий сбой, запинка в ровном дыхании запустения. Чешуйка. Ничтожно малый слепок всего: истлевшей нити, споры невидимой плесени, частицы сна, забытого на вытертой обивке кресла.
Она не значила. Она просто была — единственное движущееся в этом столпе, случайная игла, на миг прошившая застывшую ткань тишины. Глаз, ищущий жизни, цеплялся за неё, как за последнюю крупицу смысла в сонном царстве тлена.
Когда иссяк тёплый ток, державший её, она не рухнула — стекла вниз, медленно, точно нехотя, как мысль, теряющая остроту. Возвращалась в прохладную тень у пола, к горизонтальному покою себе подобных.
Лезвие света дрогнуло и втянулось обратно.
Но там, где оно только что резало сумрак, воздух словно помнил. Остался след — не самой пылинки, уже неотличимой внизу, — но того мимолетного усилия зрения, что выхватило её из небытия на один удар сердца. Этой памяти оказалось достаточно, чтобы тишина показалась чуть менее абсолютной.
| Помогли сайту Праздники |
