Произведение «Скрижаль.» автора Инзир Фасхутдинов

Город за окном — не панорама, не открытка. Он — гигантский механик в замасленной куртке, день и ночь перебирающий шестеренки фонарей, трамвайных путей и человеческих встреч. А я — его молчаливый узел, кусок дерева, прошитый судьбами. Кленовая плита, испещренная иероглифами чужих жизней.

Но есть у меня главная скрижаль. Не «Здесь был Вася», не формулы, что стираются временем. Это — три слова. Они не выжжены, не вырезаны с ненавистью или бравадой. Они нацарапаны словно птичьей лапкой, с той осторожной нежностью, с какой касаются чего-то хрупкого, боясь раздавить. «Я жду тебя».

И я помню всё.

Помню, как в класс ворвался ветер с промозглого октября, а с ним — он. Не герой, не бунтарь. Мальчик с глазами цвета мокрого асфальта и тревогой в сжатых кулаках. Урок тянулся, как резина. Мимо окна, размазывая свет, плыли чужие огни — чужие встречи. А он, отгороженный от всех скрипучей дверцей своего мира, смотрел не на доску. Он смотрел в пустоту передо мной, видя в ней, наверное, другое лицо.

И тогда, в тишине, под аккомпанемент бормотания учителя и скрипа мела, его рука нашла в пенале сломанный циркуль. Не для геометрии. Острие коснулось моей кожи не как вандала, а как пишущей машинки, отстукивающей шифр. Каждая царапина была мукой. Каждая буква — одышкой. Он не писал. Он вверял. Вверял мне, бездушному дереву, свою самую хрупкую тайну — надежду. Он доверял теленку, что его крик в пустоту не канет в нее, а останется здесь, в этом точном месте, где они, возможно, сидели рядом.

«Я жду тебя».

С тех пор я стал не просто партой. Я стал местом силы. Местом паломничества для одного человека. Каждое утро его взгляд, быстрый и горячий, как прикосновение, находил эти слова — проверял, на месте ли его молитва. Иногда он проводил по ним пальцем, словно считывая Брайль собственной души. И город за окном менялся: он то серел от дождя, то золотился от заката, но для него он был лишь фоном, гигантским лабиринтом, в центре которого была — Она.

А потом ее не стало. Просто однажды он пришел, а ее стул оставался пустым. Переехали. Улетели. Стерлись. Город, этот великий поглотитель, забрал свое.

Он больше не смотрел в окно. Он смотрел только на эти три слова. И однажды, положив ладонь на них, он просидел так весь урок. Его молчание было громче любого крика. Он понял, что его послание уперлось в глухую стену. Что его «я жду» висит в безвоздушном пространстве, не долетая ни до кого.

Прошли годы. Сквозь меня прошли другие дети, другие смехи, другие слезы. Они выводили свои «люблю», свои «ненавижу», не зная, что под этим слоем подростковой лавины лежит самый честный текст из всех. Мой шрам закрашивали, зашкуривали. Но я, дерево, помнил. Я впитал его тоску, как впитываю влагу. Эти слова проступили в структуре моих волокон, стали моим личным узором.

И вот сегодня. Тишина. Вечер. Ломтик оранжевого солнца упал на мою столешницу. И… тень. Чья-то рука легла точно на то место. Рука взрослой женщины. Она водила пальцем по шероховатой поверхности, где когда-то была резьба. И вдруг она замерла. Она не видела букв. Но она чувствовала их. Потому что ее палец повторил тот самый путь — от первой царапины к последней.

Она ничего не сказала. Она просто сидела, глядя в окно на зажигающиеся огни города-механика, и две крупные, совершенно тихие слезы упали на меня, на вечную пыль. Она ждала. И он ждал. И город, этот слепой устроитель встреч и разлук, свел их — не в пространстве, а во времени. На мне.

Я — не просто дерево. Я — свидетель. Я — крик, застрявший в горле на двадцать лет. Я — парта, на которой навсегда написано: «Я жду тебя». И пока я стою здесь, их встреча длится.