Всю жизнь я чувствовал над собой её крылья. Не метафорически, нет. Я ощущал их физически — лёгкий ветерок, прохладную тень в знойный день, незримый барьер между мной и летящим в лицо снежком. Это была моя ангельская защита. Моя мама.
Её не стало, когда мне было пять. Я помню запах лекарств, смешанный с ароматом её духов — полевые цветы и что-то горькое. Помню, как она гладила меня по голове, а её рука была такой же лёгкой, как крыло мотылька. Потом пришли чужие люди, запахи сменились на запах чужих пирогов и старой пыли, а я осталась одна. Вернее, так мне тогда казалось.
Но её любовь оказалась сильнее смерти.
В восемь лет я, убегая от собаки, упала с обрыва в реку. Сильное течение схватило и понесло, вода хлестала в лицо, а в ушах стоял оглушительный рёв. Я уже перестала бороться, как вдруг почувствовала сильный, но нежный толчок в спину. Меня буквально вытолкнуло на мелководье, к коряге, за которую я ухватилась. Когда меня вытащили, все списали на счастливый случай. Но на моей мокрой кофте, между лопаток, отчётливо проступал след — будто кто-то приложил к спине ладонь, обсыпанную пыльцой. Пахло полевыми цветами.
В шестнадцать я впервые влюбилась. Его звали Артём, у него были смеющиеся глаза, и он обещал мне целый мир. А потом, без объяснений, ушёл к другой. Мир рухнул. Я сидела на подоконнике своей комнаты, смотрела на луну и понимала, что боль внутри настолько велика, что её можно потрогать. Я плакала так, что задыхалась. И тогда я почувствовала это. Лёгкое, едва уловимое прикосновение к волосам. Точно такое же, как в детстве. И запах — тёплый, родной, мамин. И вдруг в голове прозвучала не звук, а мысль, чистая и ясная: «Ты стоишь большего. Встань». Я вытерла слёзы и встала. Боль никуда не ушла, но она перестала быть всепоглощающей. Я чувствовала за спиной её крылья.
Они укрывали меня и в тридцать, когда я боролась за жизнь своего ребёнка в больнице. Они обвевали меня прохладой, когда от усталости и страха подкашивались ноги. И однажды ночью, дремля в больничном кресле, я увидела её. Не призрак, нет. Чёткий, ясный образ у меня перед глазами. Она была молодой и сияющей, какой я её почти не помнила. И она улыбалась мне, а за её спиной расстилались огромные, ослепительно белые крылья.
— Мама, — прошептала я сквозь сон.
— Я всегда здесь, дочка, — услышала я в ответ. — Пока ты дышишь, я дышу с тобой.
Сегодня мне пятьдесят. Моя собственная дочка выпорхнула из гнезда, и в доме снова стало тихо. Я подошла к старому маминому комоду, который кочевал со мной всю жизнь. В самом дальнем углу верхнего ящика лежала свёрнутая в трубочку бумага. Я знала, что она там.
Я развернула её. Пожелтевший лист, испещрённый её стремительным, летящим почерком. Это было письмо мне. Написано за неделю до её ухода.
«Моя маленькая, моя ненаглядная девочка. Если ты читаешь это, значит, я не смогла остаться. Прости меня. Но я хочу, чтобы ты знала и помнила одно: моя любовь к тебе не знает границ. Ни времени, ни расстояния, ни самой смерти ей не победить. Я буду твоим ангелом. Я буду тем самым ветерком, что отгонит тучи с твоего неба. Той самой тенью, что укроет тебя от зноя. Той самой силой, что поможет тебе подняться, когда ты упадёшь. Ты всегда будешь чувствовать меня рядом. Просто дыши, живи, люби. И помни — я всегда с тобой. Твоя Мама».
Я прижала листок к груди и закрыла глаза. И вновь ощутила то самое, знакомое с детства, дуновение. Оно пахло полевыми цветами, детством и бесконечной, вечной любовью.
Её нет со мной уже сорок пять лет. Но её крылья до сих пор надёжно укрывают меня от всех жизненных бурь. Она сдержала своё обещание. Она — моя святыня. И моя нерушимая, вечная сила.
|