В читальном зале царила та особая, густая тишина, что впитывает в себя не звуки, а сами намерения. Она не была пустотой; она была живым веществом, сотканным из шелеста стареющей бумаги, скрипа добросовестных переплетов и едва слышного скольжения карандаша по полям. И в эту ткань, как золотые нити в парчу, вплетались шепоты.
Она сидела напротив, за тяжелым дубовым столом, испещренным поколениями инициалов и сомнений. Он не видел ее лица, только склоненную макушку, увенчанную неаккуратным пучком, из которого выбивались две упрямые прядки. Они мелко дрожали в такт ее дыханию, словно жили собственной, трепетной жизнью. В ее руках покоился том в потертом кожаном переплете, и она шептала.
Это не было чтением вслух. Это было слышимым мышлением, тайной, становящейся явью. Обрывки фраз, обкатанные, как морская галька, выскальзывали наружу.
«…а он, значит, пишет ей…» — выдохнула она, и шепот был похож на падение засохшей розы из переплета старого письма.
Он перестал видеть ряды формул в своем учебнике по квантовой механике. Электроны замерли на своих орбитах, не в силах свершить квантовый скачок. Он ловил эти обрывки, как рыбак ситом — тину и солнечные блики, и строил из них целый мир. Кто он? Офицер, пишущий с фронта на пахнущей порохом бумаге? Или поэт, чьи строки отвергнуты возлюбленной?
«…как же так можно… ведь душа же…» — снова ее шепот, на этот раз с оттенком горького укора, заставивший его вздрогнуть.
Он мысленно писал ответ за того, неведомого. Оправдывал, находил слова нежнее. Его собственная реальность — конспекты, семинары, холодный расчет — расплывалась, превращалась в блеклые обои, на фоне которых разворачивалась цветная, полная страстей драма. Он стал соучастником, молчаливым свидетелем, живущим в щели между ее губами и пожелтевшей страницей.
И вдруг — тишина. Абсолютная. Она подняла голову. Он успел швырнуть взгляд в учебник, сделав вид, что весь ушел в постижение принципа неопределенности. Но краем зрения уловил: она смотрела прямо на него. Не сквозь, а именно на. Ее глаза были цвета крепкой чайной заварки, и в них стоял немой, всепонимающий вопрос.
Медленно, почти ритуально, она закрыла книгу. Кожаная обложка мягко хлопнула, и этот звук прозвучал в гробовой тишине, как удар молотка по судьбе. Затем она встала, и стул издал кроткий, уставший скрип. Она вышла из-за стола и, проходя мимо, на секунду замерла. Он почувствовал, как воздух вокруг сгустился, а кровь застучала в висках, оглушительно, как набат.
Она не сказала ни слова. Лишь положила перед ним на дубовую столешницу маленький, истертый клочок бумаги, вырванный, должно быть, из карманного блокнота. И пошла к выходу, ее шаги беззвучно тонули в бархате ковра, словно ее и не было.
Он не сразу посмотрел. Сначала видел лишь белую точку, островок в морщинистом космосе старого дерева. Потом, преодолев робость, похожую на священный трепет, взял его.
На бумаге, чуть помятой и затем бережно выправленной, было выведено всего три слова старомодным, изящным почерком:
«Он ее простил.»
Он перевернул листок. Обратная сторона была чиста, как будущее, которое не наступит. Он поднял голову, но в проеме двери ее уже не было — только колыхался тяжелый занавес, словно занавес в театре после окончания спектакля.
И тишина в зале изменилась. Она больше не была тканью, сотканной из шепотов и тайн. Она стала пустотой. Пронзительной, окончательной и безвозвратной. Он вложил тот клочок в свой учебник, ровно на страницу с уравнением Шрёдингера, где вероятностная волна описывает все возможные состояния частицы, все миры, которые могли бы быть.
Но здесь состояний не осталось. Был лишь один, хрупкий и свершившийся факт: чужая история долетела, как семя, дала единственный, призрачный росток и была вырвана с корнем. И он сидел один в гулком безмолвии, держа в руках конец романа, который так и не успел начаться.
| Помогли сайту Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2025
18+