Произведение «Знак на свинцовой глади.» автора Инзир Фасхутдинов

Море не было ни синим, ни зеленым. Оно было цветом старого, выщербленного свинца, холодного и плотного. Не вода, а ртутная гладь, впитавшая всю тяжесть низкого неба. Воздух застыл, отчего вся картина мира казалась ненастоящей, вставленной под толстое стекло. И в центре этого безжизненного марева — он.

Одинокий парус. Не белый, не алый — грязно-бежевый, выцветший под солнцем и пропахший солью до самого сердца древесины. Он не реял, не рвался на волю. Он просто был. Неподвижная складка, болячка на гладкой коже океана. Мачта, черная и голая, пронзала небо, как стрела, выпущенная в никуда.

Ни чаек, ни ветра, ни шепота волн о борт. Тишина здесь была не отсутствием звука, а его антиподом. Она давила на барабанные перепонки, гудела в ушах нарочито громкой, подчеркнутой немотой. Казалось, мир замер в ожидании приговора.

И в этой гробовой пустоте, стоя у штурвала, что давно уже не нужно было держать, говорил он. Не вслух. Голос рождался где-то в висках и раскатывался эхом по пустым трюмам черепа.

«Черт тебя дери, Железный Джек… Ты говорил, шрам на лице — это история, а пустой кошель — временная неудача. А что это? — Он мысленным взором окинул застывшее море. — Это какая история? Глава под названием “Кончилось”?

Они все уплыли. На плоту из обломков и глупой надежды. Зовут: “С нами, капитан! Земля там, за горизонтом!”. А какой я им капитан без корабля, что шевелится? Без ветра в парусах? Я — просто кусок мяса, пригвожденный к палубе, что стала ему саваном.

Но смотри на него. На этот клок тряпья. Весь в заплатах, весь в морщинах, как старое лицо. А держится. Не сгнил, не расползся. Ждет.

Тишина… она думает, что победила. Заморозила нас здесь, как мух в янтаре. Но она не знает, что в этой гробовой тишине я слышу лучше. Слышу, как где-то далеко, за краем света, рождается ветер. Как он копит силы, гонит перед собой стаи облаков. Он помнит о нас. Он идет.

Это не конец. Это пауза. Длинная, мерзкая, тоскливая пауза между актами. И когда он придет — этот ветер, с пеной у рта и воем в снастях — мы тронемся. Не к берегу. К черту берега с его коровами и кабаками. Мы тронемся туда, где море снова станет синим, где акулы будут пугливыми, а галеоны — толстобокими и глупыми.

Я еще плюну в лицо этой тишине. И мы с ним, с этим старым, изодранным парусом, сделаем это. Потому что мы еще не прочитали последнюю страницу. Она только завтра начинается.»

И в его беззвучном монологе, в этой дерзкой, безумной надежде, одинокий парус на мгновение перестал быть пятном на свинцовой глади. Он стал знаком. Точкой, поставленной Вселенной в ожидании следующего предложения.