Кристина (рабочее название)

Глава 1

- Знаешь, как называется эта штука?
Я смотрел на кружочек картона перед моим носом, который она вытащила из-под пивной кружки.
- Нет.
- Бирдекель, незнамыш…
- Прикольно, я запомню.
Конечно, запомню: во-первых, у меня отличная память. Во-вторых, мой первый язык - японский, и на спор могу запомнить сто иероглифов за час. Кстати, я – студент МГИМО. И в-третьих, фанатею от слов, которые никто не знает.
Например, пендельтюр. Вы сейчас достанете смартфоны и начнёте шепелявить, Сири, что такое пендельтюр? Электронная обезьяна вам расскажет, что пендельтюр  – дверь на качающихся петлях и открывающаяся в обе стороны. Как в метро или в ковбойских салунах. Но через пять минут как называется дверь на качающихся петлях вы и не вспомните. Будете тереть лоб с умным видом... Кто посмышлёнее соврёт, ой, блин, вертится на языке...  Ни хрена ничего у вас не вертится! Просто запомните – пен-дель-тюр. Всё!
Она тоже любит редкие слова. Поэтому мы уже месяц  вместе...
Но вы же понимаете, про слова я вам вру, они тут ни при чём. Хотя… Кристина – как красивое неизвестное слово, хочется выучить его наизусть.
Чёрт, ну где же дождь! Ночное небо залито свинцом туч, а его нет. Духота. Курю в окно, смотрю на старика на тротуаре. Он тащится, как креветка, приговорённая к салату. А если кинуть сверху кредитку, дед, зайди в магазин под окном, возьми бутылку вина и себе двести коньяку? Он вернётся?
Слышу из комнаты:
- Чего там завис?
- Мечтаю.
Кот – сволочь, разлёгся в коридоре ловит прохладный воздух. Давай, дурак, побрею тебя налысо. Я лёг рядом.
- Коччи кой! Иди сюда! - это по-японски.
Она - училка. Кристина-сан. Нет... Она – сэнсэй, Кристина-сэнсэй. Пришла на втором семестре. Сейчас – пятый.

* * * * * * *

Недавно сидим в милом ресторанчике.
Сэнсэй, простите, есть вопрос.
Она вопросительно поднимает глаза.
Я нервно щёлкаю официанту – счёт! – и также нервно тереблю галстук:
- Ё-акэ но кохи номанай ка?
Так японцы предлагают - Не хотите утром выпить со мной кофе? Когда учишь иностранный, быстрее всего запоминаются такие фразы. Уверен, у неё было также.
Её ответы трёхмерны:
- Спать со студентами – уголовное преступление. Ещё вопросы?
Раскос глаз сводит с ума…  
Больше нет, но добавлю нюанс:
- Зато узнаешь, как выглядит тюрьма.
- Ты серьёзно? – она улыбается. – А в этом что-то есть...
Её муж – аналитик в нефтяной компании. По-идиотски рассказываю: сначала тюрьма, потом муж... Ну, как в голову приходят, так и вспоминаю.

* * * * * * *

Я обполз кота, животом протерев пол, и посмотрел ей в глаза:
- Фумаролы...
- Что? – переспросила она.
- Знаешь, где самые красивые в мире фумаролы? Около Неаполя, вулкан Сольфатара...
Сто пудов, она не знает, что фумаролы – это такие дыры на склонах гор, откуда выходит подземное тепло.
Но нет, по глазам вижу, что знает:
- Мы – как горы. Если нет фумарол – взрываемся. Они нужны, или умрём.
- Я тебя обожаю!
Кристина сидит поперёк кресла, колени через подлокотник, край мини-юбки чуть ниже загорелой грани. Три пуговицы рубашки расстегнуты...  
Я лишился невинности в шестнадцать, подташниваясь от форм той жирной коровы без лифчика, но - вопрос принципа: иначе проспорил бы Богуцкому две тысячи. Богуцкий – зануда в очках, гений филологии и лузер в преферансе. Обожаю его.  Зачем вспомнил про две тысячи? Сэнсэй старше на шесть лет, двадцать четыре. Мужу – сорок. Хорошо, что не наоборот. Я зубами вытащил пробку и подлил нам вина. Она сделала глоток:
- Кажется, знаю, кто моя фумарола...
- Заткнись! – я впился в неё губами.

Мама! Прошу тебя, не сейчас! Я бежал по коридору, цепляя на шею галстук. Мама стояла у кабинета и смотрела на меня, уперев руки в бока. Я знал эту позу и знал этот взгляд со стёбом – она соскучилась:
- За последний месяц я обратила внимание на две вещи.
- Мама!..
- Ты не звонишь мне, это – первое. Второе – ты светишься. Первое вытекает из второго. Я, как всегда, права...
Коридоры МГИМО – ловушка, никогда не знаешь, кого встретишь. Богуцкий (молюсь, чтобы лучшего, чем он, друга у меня не было) месяца два назад сбил с ног министра. Иностранных дел. Всей страны от Камчатки до Калининграда. Тот неудачно вышел ему навстречу.  
Мама на кафедре политперевода. Чёрт, как я попал на её территорию? Смотрю в  глаза:
- Ты права. Да, свечусь. Слухи ещё не поползли?
- У нас – нет. Она с... – мама выжидающе взяла паузу.
Которую я, разумеется, должен заполнить. О, майн гот!
- ... с кафедры японского.
- Я так и знала – зачем искать где-то далеко? Будь осторожен, это – МИД, тебя сожрут ещё до того, как вытащат из духовки и положат в рот вишенку. И... позвони матери! Если забыл, то это - я.
- Обязательно.
- Врёшь!
- Клянусь, мам! Как только её муж вернётся из Сургута... будет побольше времени...

Слухи ещё не поползли. Хорошо. Муж вернулся. Через неделю улетел в Ирак, там хренова туча нефти. На той неделе я и позвонил маме. Она долго слушала миазмы оправданий, потом сказала:
- Ты – в отца. (Они в разводе уже пять лет) Единственный на планете, кто, переспав, сразу женится.
За всю жизнь у него было только две женщины – моя мать и вторая жена. Ева и Ева+.  Так мать однажды сказала.  И назвала отца развратным многоженцем.
- Я женюсь?! Вообще-то, она замужем.
- Ты уже говорил... Слушай, я видела её.
- ЧТО?!
Мама вздохнула, как терпеливый учитель перед классом с олигофренами:
- ...и знаешь? Идеальный выбор. Если... – (что если!? Говори!)  – Ладно, потом... - и повесила трубку.
Я бродил по московскому юго-западу часа три. Вау! Идеальный выбор... Если... Мама очень ленива, чтобы произносить пустые слова.   Что если?  Мне нужен Богуцкий! Желательно пьяный и в каком-нибудь кабаке.

Он – Ян, но кроме, как Богуцкий, его никто не зовёт. Вру: наш преп по физкультуре, Виктор Александрович – ехидна и матерщинник – обращается к нему, пан Богуцкий. Тому нравится.
Мы уже слегка накидались с паном Богуцким. В этом был резон, поскольку я до последнего тянул с вопросом, взвешивая pro и contra. В конце концов, чёрт с ним, нужен совет! Или не совет? Просто выговорится...
Выговорился.
- Ты - что?! – текила внутри Богуцкого улетучилась вмиг. Я облегчённо вздохнул – если он не в курсе, то ситуация пока под контролем. - Спать с сэнсэем!..  Знаешь, кто̒ ты после этого! – сейчас он меня мордой об барную стойку... – Ты – мой герой!
И хлопнул в ладоши. А я хлопнул рюмку, не дожидаясь его. Богуцкий проводил текилу глазами:
- И как всё началось?
- Случайно.
- Бла-бла-бла... Расскажи это моей бабушке.
Я ткнул себя пальцем в верхний зуб:
- Он вставной. Я за неё дрался.
- Да ладно! Не помню тебя без зуба.
- Это на майских было, длинные выходные...
- А что было?
- Она на байке цепанула хачей. Я, правда, случайно там оказался...
- У неё байк? – Богуцкий от восхищения цокнул.
- Да, Кавасаки. Креветка.
Так мы их называем. Сложатся на седле, как креветки и уходят со светофора под сто пятьдесят. Мы - нет, мы на чопперах, мы выглядим солидно. Нам поурчать -  важнее ветра в ушах. Мой, хоть и юзанный уже два века, но не променяю ни на один гоночный.
- Ок, - Богуцкий плеснул ещё по текиле, - дальше.
Я махнул рукой:
- Забей. Короче, зуб где-то в арбатских переулках - можем сходить, поискать. Мы доехали с ней до дома... Так и началось...
Ян долго молчал, покачивая головой, потом искренне выдохнул:
- Слушай, она классная!  Что ещё?
- Замужем.
-  Надеюсь, тебя это не па̒рит?
- Нет. Пока нет.
- Согласен, - он глубокомысленно ткнул пальцем в мою губу, - своих зубов у тебя ещё много.
Мы долго с ним трепались. Наконец-то я выплеснулся. Но не понял, перехожу ли с Кристиной запретную грань? Что один сосунок может сказать другому? Сейчас я бы вёл разговор в другой плоскости, но поезд ушёл. Он всегда уходит. И всегда – в каком-то направлении. Которое не бывает правильным, или неправильным. Оно – одно, у каждого направления один поезд и одна колея. Так однажды сказал отец, и я запомнил.

Через многозначительное если, которое мать сказала по телефону, шла моя колея. Шла туда, от чего нельзя зарекаться.