Дар. Глава 6. Голоса из бездны

Алексан стоял посреди лабиринта, сжимая в руке обрывок нити — тусклый, мерцающий остаток того, что ещё недавно было судьбой Дамиана. Боль не отступала — она пульсировала в такт невидимому сердцу тьмы, пропитывая каждую клеточку его существа.

Сначала пришла ломота — глубокая, всепроникающая, будто кости медленно растворялись в кислоте. Он пошатнулся, оперся о призрачную стену лабиринта. Под пальцами — не камень, а что‑то живое, пульсирующее, отзывающееся на его страдания тихим гудением.

Затем — жар. Не обычный огонь, а ледяной, парадоксальный пламень, прожигающий изнутри. Он чувствовал, как тот растекается по венам, превращая кровь в расплавленное стекло. Каждый вдох обжигал гортань, каждый выдох выходил с хрипом, похожим на стон.

Но хуже всего было эхо. В голове звучали отголоски последних мгновений Дамиана: судорожные вдохи, панические мысли, отчаянный, беззвучный крик души, вырванной из тела. Эти звуки сплетались в непрерывный гул, заполняя сознание, стирая грань между прошлым и настоящим.

— Это лишь начало, — прошелестел голос из тьмы. — Ты прикоснулся к механизму мироздания. Теперь он будет касаться тебя в ответ.

Алексан с трудом выпрямился. На ладони, там, где он сжимал нить, теперь чернел витиеватый узор — словно выжженный знак, пульсирующий багровым светом.

— Что… со мной происходит? — выдавил он сквозь стиснутые зубы.

— Ты становишься проводником. Врата между миром живых и бездной. И как всякий проводник, ты будешь чувствовать всё — и боль тех, кого караешь, и жажду тех, кто просит кары.

Где‑то вдали, за пределами лабиринта, начали звучать голоса. Сначала неразборчивые — шёпот, стоны, обрывки фраз. Затем — чётче, яснее, словно кто‑то настраивал фокус невидимого зеркала.

— Пусть он сгорит… — женский голос, дрожащий от ненависти.

— Чтоб она потеряла всё… — мужской, глухой, пропитанный обидой.

— Я хочу, чтобы они страдали… — детский, неожиданно холодный.

Голоса множились, сливались в хор, в симфонию злобы и отчаяния. Алексан закрыл уши, но звук проникал прямо в мозг, высекая в сознании образы: люди, шепчущие проклятия в темноте, сжимающие кулаки, плачущие от бессильной ярости.

— Слышишь их? — спросил голос. — Это те, кто готов заплатить цену. Те, кто жаждет мести так сильно, что готовы отдать часть себя.

— Зачем… зачем они мне? — прохрипел Алексан.

— Они — топливо. Их ненависть, их боль — энергия, которая питает механизм. Ты можешь стать его частью. Или его хозяином.

Перед ним вспыхнул новый образ — воспоминание, яркое, как удар молнии.
**
Шестой класс. Школьный ангар для технических проектов. Запах паяльной канифоли, металлический лязг инструментов, гул работающих вентиляторов.
Энрика сидит за верстаком, окружённая деталями дронов. Её пальцы ловко собирают крохотный механизм — миниатюрный сенсор, который она придумала сама. Лицо сосредоточенное, губы беззвучно повторяют формулы.
Алексан подходит несмело. Он только что проиграл соревнование по стрельбе — промахнулся на последнем выстреле, и теперь внутри всё кипит от стыда.

— Опять проигрыш? — не глядя на него, спрашивает Энрика. Она всегда чувствует его настроение.

— Да, — бурчит он, опускаясь рядом. — Я слаб.

Она откладывает инструмент, поворачивается к нему. В её глазах — не насмешка, а твёрдая уверенность.

— Слабость — это когда сдаёшься. А ты всё ещё здесь. Всё ещё пытаешься.

Он хмурится.

— Но я проиграл.

— Проигрыш — это не конец. Это просто точка на пути. Ты можешь сдаться, а можешь вернуться и сделать лучше. Вот и вся разница.

Она берёт его руку, вкладывает в ладонь стрелу — ту самую, с последнего соревнования.

— Возьми. И запомни: ты не промахнулся. Ты просто ещё не попал в цель.

Он смотрит на неё, чувствуя, как внутри что‑то теплеет. Не победа, не слава — но это тихое, уверенное «ты можешь» от человека, которому веришь.

**
Воспоминание растаяло. Алексан остался один среди голосов, боли и мерцающих нитей.

— Ты мог бы помочь им, — прошептал голос из тьмы. — Тем, кто страдает. Ты мог бы дать им то, чего они жаждут. Месть. Возмездие. Справедливость.

— А цена? — Алексан сжал кулак, чувствуя, как узор на ладони жжётся, будто раскалённое клеймо.

— Цена всегда есть. Но разве не стоит она того? Разве не лучше, чтобы страдал тот, кто заслужил, а не невинный?
Голоса звучали всё громче, сливаясь в единый призыв: «Накажи их. Пусть они почувствуют то же, что и я».

Алексан закрыл глаза. Боль терзала его тело, но внутри росла иная сила — холодная, чёткая, как лезвие.

— Покажи мне, — сказал он наконец. — Покажи, как слушать их. Как направлять их ненависть.

Тьма ответила ему шёпотом, полным торжества:

— Открой разум. И ты услышишь.

Он сделал шаг вперёд — и голоса поглотили его целиком. Теперь он не просто слышал их. Он чувствовал их. Каждая просьба о мести — как нить, протянутая к нему из мира живых. Каждая обида — как искра, готовая вспыхнуть. Каждое проклятие — как ключ к судьбе того, кого хотят наказать.

Алексан протянул руку — и в ладони сама собой возникла новая нить. Тонкая, дрожащая, пропитанная чужой злобой.

— Кто это? — спросил он.

— Девушка. Её предал возлюбленный. Она сидит в своей комнате, сжимает подушку и шепчет: «Пусть он пожалеет. Пусть он почувствует ту же боль».

Алексан сжал нить. Боль в теле усилилась — теперь к ней добавились отголоски чужой душевной раны: разбитое сердце, горечь обмана, бессонные ночи.

Но вместе с этим пришло и иное — власть.

— Начни, — прошептал голос. — Пусть она получит то, что просит.

Алексан глубоко вдохнул, собрал в себе всю ярость, всю боль, все голоса, звучащие в его голове, и дёрнул за нить.

Где‑то в мире живых девушка, сидящая в темноте, вдруг почувствовала, как внутри что‑то щёлкнуло — будто замок, открывшийся после долгого ожидания.

А в другом месте мужчина, бросивший её, шёл по узкой улочке мимо старого дома. Он не заметил ни предупреждающих знаков, ни натянутой сигнальной ленты — только хмуро смотрел под ноги, погружённый в свои мысли.
И в тот момент, когда он проходил под карнизом, с крыши сорвался единственный не убранный ледяной ком. Он летел бесшумно, стремительно — и с глухим ударом обрушился на голову мужчины.

Тот даже не успел вскрикнуть. Ноги подкосились, он рухнул на мокрую от талого снега брусчатку. Вокруг тут же образовалась небольшая лужица, подкрашенная алым.

В тот же миг Алексан содрогнулся всем телом. Боль пронзила череп — будто и ему на голову упал ледяной ком, только многократно тяжелее. Он вскрикнул, схватился за виски, упал на колени. Перед глазами вспыхнули обрывки чужих воспоминаний: свидания под луной, клятвы, которые теперь казались пустой болтовнёй, момент расставания — холодный, расчётливый, без тени сожаления.

— Вот так… — прошелестел голос из тьмы. — Ты чувствуешь? Это отдача. Каждый раз, когда ты меняешь судьбу, часть боли возвращается к тебе.

Алексан с трудом поднял голову. В ладони всё ещё тлела нить — теперь она истончилась, стала почти прозрачной, а потом рассыпалась пеплом.

— Она получила то, что просила, — продолжил голос. — Но и ты заплатил свою цену.

Где‑то вдали, в мире живых, девушка резко выпрямилась на кровати. Она не знала, что только что произошло, но вдруг ощутила странное облегчение — будто тяжёлый камень, давивший на грудь последние недели, вдруг исчез. Она глубоко вдохнула, провела рукой по лицу и впервые за долгое время улыбнулась.

Алексан же лежал на холодном полу лабиринта, чувствуя, как пульсирует боль в висках, как ломит каждую кость, как жжёт клеймо на ладони. Но сквозь му́ку пробивалось новое ощущение — тёмное, пьянящее. Власть. Контроль. Возможность вершить судьбы.

— Кто следующий? — прошептал он, медленно поднимаясь на ноги.

Голоса вокруг зазвучали громче, сливаясь в многоголосый хор. Они тянулись к нему, как нити, каждая — с историей обиды, каждая — с жаждой возмездия.

— Отдохни, — остановил усталый голос из тьмы.

Алексан прикрыл глаза и облокотившись на стену лабиринта уснул тревожным сном грешника.

Рядом с ним пульсировала и дышала тьма.