Критики называли Жозефа де Местра «иерархом нечистой совести». Нет, своей совести он не изменял. Де Местр служил идее монархии безвозмездно и в ущерб себе отстаивал позиции католической Церкви. Он был единственным эмигрантом, попросившим вычеркнуть своё имя из утверждённой Наполеоном амнистии. Из-за своей принципиальности в политических вопросах де Местр предпочёл жизнь изгнанника. А из-за своей религиозной твёрдости потерял место при Российском Дворе. Навязчивая проповедь католичества стала причиной охлаждения к нему, хотя поначалу де Местру благоволили самые влиятельные сановники. У него были все возможности сделать блестящую карьеру в России, но он сохранял верность королю Сардинии. В политическом и личном плане совесть его абсолютно чиста.
Однако в непоследовательности и алогичности де Местра упрекнуть можно. Звание «иерарха искажённой логики» он заслужил вполне.
Пережив крушение прежнего мира, всю силу своего ума де Местр направил на поиск средств противодействия тому, что произошло во Франции. Вот только к этой цели он пошёл весьма непоследовательным путём. Объявляя главным признаком революции то, что «не существует ничего способного её предотвратить», де Местр тем не менее настойчиво предлагал правителям и царедворцам конкретные методы её предотвращения. Не без основания полагая, что «враги Монархии находят союзников даже на Престоле», он сам искал союзников среди этих же Монархов.
Анализ де Местра страдал существенным изъяном. Хоть он многое открыл в механизме развития революции, у него был слишком теоретический склад ума, отвлечённый от жизни. Вне фокуса исследований остались личности революционеров, а с ними и важные аспекты революции.
Французские события настолько потрясли де Местра, что он пришёл к чрезмерной мнительности, начав видеть революционные проявления там, где их не было. Как, например, в протестантстве. Но разве не стала оплотом монархизма лютеранская Пруссия? И разве не в католической Франции произросли споры революции? Даже в мелочах де Местру грезились опасные ростки. Его бесконечно поражал факт ношения Российскими Императорами офицерского мундира.
Удивительно для человека, определённо кичившегося своим происхождением, де Местр пренебрежительно относился к военному делу, самому аристократичному из всех. Кровавейшие баталии Бородино и Лейпциг, решившие судьбу Европы, для него прошли «забавами».
Весьма странную позицию де Местр занял относительно масонства. Он сам состоял в ложе, в чём не было ничего предосудительного. В то наивное время консерваторам ещё было не зазорно вступать в масонские ложи (масонами были католический мыслитель фон Эккартсгаузен, верный защитник Престола Суворов и др.). Никакого преступления этим де Местр не совершал, но он однозначно изменял своим теориям. В его изложении, масонство было безобидной организацией, не стоящей внимания. Якобы, оно «не представляет ничего плохого» и «не может беспокоить ни религию, ни государство». В реальности же, Церковь и монархическая власть были главными объектами масонских атак. Пусть не масоны были инициаторами всех революционных потрясений, свою долю в это дело они определённо внесли.
Ко всему де Местр был ещё иезуитом. Интересы ордена для него всегда были в приоритете. Желая защитить своих духовных братьев, он пускался на явные искажения. Якобы, иезуиты никогда и нигде не домогались власти. Хотя власть — это единственное, чего они жаждали. Пускай, и во имя Бога. Служа французской монархии, де Местр усиленно притворялся, что забыл, кто собственно изгонял иезуитов из Франции. Де Местр неуклонно отводил от иезуитов обвинения, которые те вполне заслуживали. Он оправдывал самое страшное из исторических прегрешений католичества — инквизицию.
Но, пусть и непоследовательный в отдельных моментах, де Местр последовательно шёл к сути явлений. Мало зная Россию и ещё меньше понимая, он точно предсказал её будущее. Де Местр оказался полной противоположностью самодовольному Кюстину. Ему дорога была монархия, как таковая, потому стала дорога и Россия. Он горел искренним желанием уберечь её от роковых ошибок.
Де Местр остерегал от неподготовленного освобождения крестьян одновременно с ущемлением позиции дворянства. По его прогнозу, такая реформа должна была только развратить крестьян. Де Местр настаивал, что полное освобождение крестьян вкупе с бездумным усвоением европейской культуры родит «Пугачёва с университетским образованием». Нечаев, Бакунин, Кропоткин... Любой из них подходит на эту роль. Под конец XIX века таких «пугачёвых» были уже тысячи.
Заслуга де Местра в том, что он показал поступательный ход развития революции, указал на ошибки правительства и объяснил поступки и преступления революционеров. В политической сфере в то время не было более ясного ума.
Сложись история иначе, будь в России иной Государь, де Местр стал бы вторым Макиавелли. То бишь, главным мыслителем Европы. Но победа французской революции пробудила повсюду бунтарские настроения. А ученик республиканца-Лагарпа Александр не горел особым желанием эти настроения подмараживать.
В России де Местр обрёл лишь временное пристанище. Существенного влияния на здешние умы он, к сожалению, не оказал. Его предупреждения так и не были услышаны.
Де Местр потерпел неудачу в главном деле своей жизни. Он мечтал защитить позиции Католической Церкви и укрепить Престолы. Роялист и католик боролись в нём. Опять же в силу своей принципиальности ему приходилось подгонять свои идеи под требования момента. Как католик, он поступался некоторыми пунктами своих религиозных убеждений ради торжества своей же политической теории. Де Местр оказывал активное содействие режимам, традиционно недружественным к католичеству (Англии, Пруссии, России). Но полностью отказаться от своих догматов он тоже не мог. Начиная бороться за позиции Католической Церкви, он вступал в противоречие с делом защиты монархии. Усидеть на двух стульях никому не удавалось. Как итог, де Местр не смог ни укрепить Престол, ни защитить Церковь.
После насильственной Реставрации французская монархия продержалась лишь тридцать лет, после чего последовала тотальная секуляризация.