Катаракта

- Разве такое возможно? – удивился тот.

- Запросто, - убедительно заверил Володя. – Только и читаешь в газетах – у того после операции в животе пинцет забыли, тому тампон зашили по ошибке. Так с ним и ходит. У тебя вариант обратный – хрусталик забыли вставить на место. Врачи, Моисеич, люди задумчивые, рассеянные. Мыслей в голове копошится много. Попробуй, запомни, что где у человека надо вырезать и куда вставить. Все-таки с живыми людьми дело имеют. До операции, правда. Так что подобные второстепенные мелочи могут упустить.

 

- Я поговорю с хирургом, - оживился Моисеевич. – Понимаю, человек она занятый, озабоченный. Ну, запамятовала, с кем не бывает? Возьми, вставь на место, прояви сознательность.

- Вот, вот, - поддержал Володя разумную инициативу, - поговори. А я, пожалуй, на горшок сбегаю. Очередь занять надо, - спохватился он. Вот уж мучение, прости Господи.

Туалет в отделении был один, для женских и мужских палат. Под постоянно закрытой изнутри дверью толпилась очередь из стариков и старух, мечтающих прорваться на заветное очко. Рядом, закрытый на замок туалет медперсонала, куда больным хода не было. Среди пожилых людей ропот недовольства.

 

- Вот, - гневно возмущается тонким дребезжащим голоском тощая старушонка, - для пяти медиков отдельный сортир приспособили, а мы здесь толкайся, как пингвины. Да еще старик этот без очереди прется.

- Я ветеран, - веско заявляет нарушитель порядка, пытаясь пробраться ближе к заветной двери.

- Ветеран он, – недовольно ворчит старуха. – Тут все ветераны, юных пионеров не наблюдается. У них с глазами все в порядке. А этого склеротика вообще на горшок пускать нельзя. В прошлый раз зашел и забыл зачем. Так два часа и сидел, вспоминал, какой физиологический акт совершить собирался.

 

Володя собственным телом загородил подход к туалетной двери, пресекая всякую попытку ветерана приблизиться хотя бы на шаг.

- Участники Куликовской битвы и прочих исторических побед через три человека, - объявляет он под одобрительное ворчание очереди.

- Не могу я ждать, пока вся толпа пройдет, простатит у меня, - взмолился опирающийся на костыль дед, напоминающий букву «л».

- У него, значит, простатит, а мы здесь все здоровы и веселы как воробьи возле хлебных крошек, - не могла успокоиться старуха, у которой простатита не могло быть по определению, в силу различий в анатомическом строении женщин и мужчин.

- Не могу я ждать, пока вся толпа пройдет, - взмолился старик, – я только к туалету подойду, а вот эта бабка, как специально кран открывает, - ткнул он в сторону такой древней старухи, что было непонятно, за счет каких волшебных сил в ней теплится жизнь. - Из крана вода течет и у меня тоже родник вскрывается. Вторые штаны замочил. Куда это годится?

 

- Что течет-то? – не поняла старуха.

- Протекает прокладка между мочевым пузырем и трусами, - охотно пояснил, Володя. – И прямо в штаны вялой струей. Условный рефлекс срабатывает. Прямо как у младенцев. Понятно?

- А то! - бабка оказалась на редкость толковой, много чего повидавшей в своей длинной жизни. – Откуда там приличный напор возьмется? Струя из ни х…, из ничего получается.

Из знакомой палаты появилась врач. За ней волочился подслеповатый Моисеевич, пытающийся удержать доктора за локоть.

- Я все понимаю, - бормотал он, прикладывая обе руки к груди. – Ну, забыли вставить хрусталик, Анна Ивановна, с кем не бывает? Всех-то делов – вставить и забыть про эту врачебную ошибку.

- Да вставила я вам хрусталик, Давид Моисеевич, - отбивалась врач, как могла от назойливого пациента. – Откуда у Вас могли появиться подобные нелепые мысли?

 

- Володя сказал, что подобные казусы бывает, встречаются в медицинских учреждениях. Забывают доктора из-за занятости: то что-то вставить, то вынуть чего-нибудь такое постороннее.

- Опять этот баламут панику среди больных сеет, - рассвирепела Анна Ивановна. – Пора его выписывать к чертовой матери на амбулаторное лечение. Меньше его слушайте. - посоветовала она назойливому Моисеевичу.

- Почему же я тогда ничего не вижу? – сварливо продолжила жертва оперативного вмешательства. – Все видят: кто через сетку, кто вместе с мухами, а я вообще ничего не вижу. Как это понимать?

- Давид Моисеевич, Вы же сами все прекрасно понимаете. Возраст совсем не юный, сетчатка уже не в том состоянии, чтобы рассчитывать на серьезное улучшение зрения. Ну и все такое прочее.

- Я, что, самый древний в палате? – обиделся Моисеевич. – Да там все мои ровесники собрались. Всем уже очень сильно за восемьдесят, если не считать Володю. Один даже после выписки, самолично на машине на кладбище ехать собирается, настолько зрение обострилось. Что Вы мне возрастом голову морочите? Так и скажите, мол, забыла хрусталик вставить в глаз и весь разговор. Дело-то поправимое, а, Анна Ивановна?

 

- Нет, я не в силах выслушивать дальше этот бред, - скорбно прошептала огорченная нелепым подозрением Анна Ивановна, подходя к столику дежурной медсестры. – Наташа, - распорядилась она, - готовьте Володю на выписку, да и Давида Моисеевича тоже. Все сроки пребывания их в стационаре истекли. Приедете через полгодика, - повернулась она к деморализованному склочнику, – у нас будет с Вами совершенно другой разговор. Еще благодарить меня будете.

- Разве только за то, что не увижу собственной смерти по причине отсутствия зрения, - сник Моисеевич.

- Не падайте духом, Вы еще крепкий старик. Сколько там у нас завтра поступает на операцию?

- Двенадцать человек, - сверившись с журналом ответила медсестра.

- Значит еще десятерых надо выписать на амбулаторное лечение по месту жительства. Прощайте, Давид Моисеевич, Вам пора готовиться домой.