Где найти тишину

   Аня попала на фронт в самом начале войны — в тот миг, когда время раскололось на «до» и «после».
Ещё вчера она кружилась перед зеркалом в выпускном платье, примеряла новые лодочки и волновалась, представляя, как будет работать в городской больнице. Сегодня — сапоги, набившие кровавые мозоли, и бесконечная дорога вслед за полевым госпиталем, который, словно раненое животное, ползёт вдоль линии фронта.
Рядом шагала Нинка — неунывающая, с ямочками на щеках и вечной шуткой наготове. Медсестра, оставившая маленького сына на маму, чтобы «бить гадов», — так она говорила, и её добродушное лицо в эти мгновения становилось жёстким, словно отлитым из бронзы.
— Девчата! Ноги до дыр стёрли, небось? Ну‑ка, садитесь — в тесноте, да не в обиде!
Полуторка остановилась рядом, взметнув клубы пыли. Степан Михайлович, пожилой водитель с морщинами, похожими на карту фронтовых дорог, прикрикнул без злобы:
— Полезайте быстрее наверх!
Он был мастером на все руки: помогал сортировать раненых, ставил палатки, сколачивал деревянные козлы для носилок. И опекал девушек по‑отечески — то сухарь сунет в карман, то тёплым платком плечи укроет.
На привалах, в редкие минуты тишины, Аня доставала из вещмешка обтрёпанный блокнот — подарок тёти Маши, поварихи из детского дома, где она выросла. Последнее письмо к ней вернулось с пометкой «Адресат выбыл». Теперь, когда вокруг все писали родным, Аня вела одно бесконечное письмо:
«Тётя Мама. Ты прочтёшь это и заплачешь. Не плачь. Я всегда называла тебя так — только про себя.
Помнишь, как я не могла уснуть от голода? Ты приходила в спальню, садилась на мою кроватку, доставала из кармана пирожок с луком и плакала, глядя, как я его ем.
Сейчас мне всё время хочется спать — даже когда голодная, даже когда вокруг грохочет.
Когда война закончится, я найду тебя. Ты будешь читать это письмо, длиною в нашу разлуку, а я буду смотреть на тебя и слушать тишину».
Шёл третий год войны.
В тот день враг обрушил на оборону шквал артиллерийского и миномётного огня. Фашисты рвались вернуть позиции — любой ценой. Бой был адом: земля дрожала, воздух рвался на части, а госпиталь, словно остров в бушующем море, принимал раненых.
Аня ассистировала хирургу — без передышки, без мыслей, только действия: подать инструмент, перелить кровь, обработать рану, перевязать…
Минуты сливались в часы, день сменился ночью, но бой не затихал. Поток раненых не иссякал. Вдруг ноги подкосились, рука с ножницами задрожала. Врач, взглянув на её побелевшее лицо, резко бросил:
— Аня, всё. Иди поспи пару часов. Нина сменит.
Она вышла из палатки на ватных ногах. Голова кружилась от недосыпа. Вокруг — какофония войны: крики раненых из бараков, взрывы с передовой, треск пулемётов, стоны, мольбы, скрежет металла.
Где найти тишину?
Ответ пришёл сам.
Аня направилась в покойницкую — палатку, стоящую в стороне, ближе к лесу. Там, на свежеструганных козлах, лежали те, кто ещё вчера грелся у железной печурки, пил чай и мечтал о мирной жизни, глядя на мерцающие угольки.
От усталости пришло странное состояние — эмоциональная отупелость. Не осталось сил даже на слёзы.
Она осторожно сняла с козлов худенького парнишку, не пережившего ампутацию без наркоза.
— Прости, пожалуйста, — прошептала она.
Заняла его место и провалилась в сон, как в бездонную пропасть.
Ей снилась родная улица. Подруги смеялись, звали её к реке. Она разбежалась, оттолкнулась… и полетела.
Пробуждение было резким. Она всё ещё "летела" — её перекладывали на носилки.
— Ба… да это Анька! Живая…
Похоронная бригада опустила её на землю.
— А твои ушли все. Степан Михайлович искал тебя, не нашёл. Думал, убили. Лица на нём не было.
— Я легла на пару часов… А сейчас сколько времени?
Аня в ужасе осознала: она проспала почти сутки. Не предупредив никого.
Фронт ушёл вперёд. Госпиталь уехал.
«Вот так выспалась!» — мелькнуло в голове.
В панике она выбежала из покойницкой. Ночь была чёрной, как деготь. От лагеря остались лишь врытые в землю колышки. По дороге двигались наступающие части.
Она бросилась к ним, пытаясь перекричать гул моторов:
— Ребята, помогите добраться до госпиталя… Я отстала!
Грузовик, крытый брезентом, остановился. Чьи‑то руки втащили её наверх.
— Как же ты, бедолага, отстала‑то?
На неё смотрели глаза солдат‑новобранцев — юных, восемнадцатилетних. Им ещё предстояло узнать, что такое война: разрывы снарядов, свист пуль, запах гари и смерти.
И Аня, сама едва не ставшая жертвой этого ада, всей душой взмолилась: "Пусть каждый из вас найдёт свою тишину. Не на войне. Там, где на полях растет хлеб, а постаревшие от ожидания мамы читают ваши письма."