почувствовал, что стало прохладнее, сквозь зажмуренные глаза увидел, как чёрные крылья большой птицы заслонили солнце.
Сознание угасало. Сквозь мутную вязкую жижу, в которую оно превращалось, несмело вползла мысль: «Ты здесь отдыхаешь, балдеешь под солнцем, а как же ребята, ведь они ждут денег, ждут продукты к празднику, что они подумают, тебе же доверили».
Я приподнялся на локте, и стал шарить вокруг в поисках сумки с деньгами, рука в меховой рукавице елозила по снегу.
С усилием открыл глаза, в уши ворвался свист и завывание ветра.
– Вставай, ну же, вперёд!
То ли произнёс это вслух, то ли мысль такая возникла в моём заледенелом мозгу.
Собрав остатки воли, попробовал выбраться из сугроба, который уже намела метель вокруг моего тела.
Медленно перевернулся на живот, потом встал на четвереньки, выполз из ямы и попробовал подняться. Это удалось только с третьей попытки.
Со стороны, наверное, моя залепленная снегом, нелепо раскачивающаяся фигура напоминала актёра какого-то театра абсурда. Потерял очки, когда упал, и теперь шел неведомо куда, неведомо зачем, почти ничего не видя вокруг, еле передвигая уже обмороженные ноги, которых совсем не чувствовал. Разум настойчиво твердил:
– «Это бессмысленно, ты всё равно не дойдёшь».
Но сердце и душа напротив, уверяли:
– «Иди и дойди, ты сможешь!».
Впереди, чуть в стороне от направления моего движения, вдруг забрезжил огонёк. Я знал, что в тундре, как и в пустыне, случаются галлюцинации. Только в пустыне видятся оазисы с водой, а в тундре — огоньки и теплые дома. Попробовал сощуриться, чтобы рассмотреть чётче, но глаза слезились от ветра, как будто в них засыпали песок. И всё же повернул в ту сторону, и теперь молился только об одном, чтобы этот огонёк, этот спасательный круг, брошенный мне Провидением, не исчез. Пусть это даже галлюцинация, но уже цель, которая придаёт смысл моему движению. Я бежал, вернее, семенил в сторону огонька, часто останавливаясь и вглядываясь в черноту, перечёркнутую косыми струями летящего снега. Маленькая точка в безжизненной снежной пустыне, крохотный лучик надежды посреди равнодушной Вселенной.
Огонёк, казалось, не приближался, и я не мог понять, что это такое, но то, что он не пропадал в темноте, а становился, то тусклее, то ярче, давало надежду, подхлёстывало уже иссякшие силы.
Через некоторое время почудилось, что слышу звук работающего мотора, он едва пробивался сквозь вой пурги. Что же это может быть посреди тундры? Соображение отказывало, сознание работало в каком-то замедленном темпе, казалось, что и мозги застыли от холода. Засеменил в сторону огонька с удвоенной силой, непонятно, откуда она взялась в замёрзшем теле.
Теперь звук мотора слышался чётко, но огонёк перемещался, то в одну сторону, то в другую. Я едва передвигал ноги и боялся только одного: как бы не споткнуться и не упасть, подняться вновь уже не хватит сил.
По звуку, наконец, смог определить, что это трактор. До него оставалось не более пары сотен метров, но я не был уверен, что смогу их преодолеть.
Когда истощаются силы, и ты уже не можешь поднять рук и ног, когда, кажется, что всё кончено, и надо просто закрыть глаза, чтобы не продлевать мучения, вдруг откуда-то изнутри приходит воля к жизни, дух, который заставляет тебя идти вперёд, действовать вопреки всему, даже самому здравому смыслу.
Я упал, некоторое время лежал неподвижно, не в силах пошевелиться, потом, преодолевая возникшую вдруг огромную силу тяжести, перевернулся набок, встал на четвереньки и пополз. Эти двести метров превратились для меня в ту минуту в двести километров, которые надо было пройти, чтобы выжить.
Дополз до трактора, почти теряя сознание. Это был американский «Катерпиллер», мощный бульдозер в арктическом исполнении, их немало на Севере. На крыше кабины горел прожектор. Трактор медленно двигался, сгребая ножом снег, и часто останавливаясь.
С трудом поднялся на ноги. Прямо передо мной вращались огромные катки гусениц, закричал, но мой слабый голос потонул в вое ветра. Добраться до кабины — нечего было и думать. Пришлось идти рядом, дожидаясь, пока трактор остановится. Меня качало, с трудом удавалось контролировать себя, чтобы не попасть под гусеницу. Малейшее неверное движение, и всё…
Наконец, бульдозер остановился. Я полез вверх, обдирая в кровь колени, подтаскивая на руках обессилевшее тело. Вот, уже на гусенице, надо торопиться, трактор в любой момент может тронуться, и тогда... даже думать не хочется о том, что случится тогда.
Собрав остатки сил, забарабанил руками по дверце кабины, которую пытался, но не мог открыть. Водитель, наверное, не слышал, из-за шума двигателя. А если бы даже и слышал… я представил, как неохота ему открывать дверцу и впускать холод в тёплую, кондиционированную кабину.
Но вот дверца отворилась, меня втащили внутрь. Дальнейшее помню смутно: тракторист растирал мне обмороженное лицо, поил горячим кофе, спрашивал:
– Кто ты, откуда здесь взялся?
Я твердил ему, как в бреду:
– Надо спасать ребят, оставшихся в машине.
– Каких ребят, где машина, как вы здесь оказались?
– …ребят… на зимнике, — пробормотал, и потерял сознание.
До конца жизни буду благодарен этому трактористу, он спас меня от смерти.
Очнулся утром в цилиндрическом жилом блоке, распространённом на Севере. Солнце уже взошло, не верилось, что ещё вчера мела пурга. Отворилась дверь, и появились два парня. В одном из них сразу признал своего спасителя. Вкратце рассказал о своих злоключениях, об оставленной на зимнике машине. Ребята связались с кем-то по рации.
– Лежи, не волнуйся, прилетит «вертушка», отправим тебя в больницу, — сказал мой спаситель. И добавил через некоторое время: – Считай, что в рубашке родился.
Потом я узнал, что наткнулся на подразделение, которое бурило нефтяные скважины и устанавливало качалки. Таких качалок много разбросано по тундре.
Машину нашли быстро, она так и стояла на зимнике, однако в кабине находился только Петро. Он был полузамёрзшим, но живым. Оказалось, что его спасла забытая паяльная лампа, которую возил с собой каждый шофёр, без неё невозможно на морозе завести двигатель. Петро наткнулся на неё в кузове, когда искал что-нибудь, что могло бы гореть. Лампа была полна бензина. Всю ночь грел кабину, то зажигал лампу, то тушил, экономя бензин.
Потом, уже некоторое время спустя, когда ужас пережитого отошёл в прошлое, Петро поставил лампу в своей квартире на почётное место и написал на её выпуклом боку — «Моей спасительнице».
Михалыча же нашли только весной, когда сошёл снег. Он отправился вслед за мной по зимнику, но сбился с пути и замёрз.
В отношении Ашота прокуратура возбудило уголовное дело, однако до суда оно не дошло. Следствию не удалось собрать веских доказательств вины. После закрытия дела, Ашот сразу же исчез из города. Больше его в Надыме не видели.
Я перенёс несколько операций на обмороженной ноге и ампутацию части ступни, долго ещё потом прихрамывал.
А у Стёпки через год родился брат, и назвали его именем моего спасителя.
