Телефонный роман.

следующего телефона и позвонил снова, пытаясь найти оправдание, понять, почему она так со мной поступила? Но ничего определённого, к сожалению, не услышал.

  Душа моя была пуста, программа самоуничтожения запущена, и без особых чувств и эмоций я приступил к её реализации. Весьма кстати, на пути моём попалась небольшая рощица, ещё не застроенная новыми домами. Мне приглянулся торчащий горизонтально шикарный сук какого-то дерева, я забрался на него с петлёй на шее, привязал, как следует, второй конец верёвки и повис на вытянутых руках.

  Оставалось расцепить пальцы, и биография моя на этом очень даже легко и просто могла завершиться. Но…
  Что случилось со мной, я так и не понял тогда, не могу понять и по сей день. Бог это был или дремучий инстинкт самосохранения, не знаю. Но МНЕ ВДРУГ ЗАХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ!!! Жажда жизни, дремавшая доселе где-то в глубине сожжённой несчастной любовью души, вдруг вырвалась наружу, и мир внутри и вокруг меня изменился до неузнаваемости. Я почувствовал свежесть предутреннего ветерка, услышал звон цикад, неизвестно откуда взявшихся в этих широтах и певших свою непрерывную звонкую песню, увидел алый отблеск нарождавшейся утренней зари... Крик петуха, предвестника нового дня, взорвал мой слух.

  - Откуда здесь, в Москве, петухи? - подумалось мне, - Или это уже слуховые галлюцинации начались? Что со мной?
  И тут я почувствовал, как болят мышцы рук, на которых я висел уже минуту или более. Страх того, что мне не удастся подтянуться, что руки сами разомкнутся от усталости, что петля затянется, что жизнь моя оборвётся навсегда, пронзил истерзанное страданиями сердце. Жажда жизни восторжествовала, к моему величайшему удивлению и облегчению вытесняя боль, которая привела меня на эту поляну, к этому дереву и заставила надеть на шею эту петлю. Желание жить прогнало муки несчастной любви, придало мне силы и заставило сделать рывок, на который спустя минуту я был бы, скорее всего, не способен.

  Дрожащими от напряжения руками сорвав с шеи петлю, я прыгнул вниз на землю и понял, что произошло невероятное. Нет больше того мальчишки, который несколько минут назад со слезами отчаяния взобрался на дерево! Нет страдальца, который чуть было не отнял у самого себя самое ценное, что даётся человеку, тот дар, который он всегда должен с достоинством нести сквозь радости и несчастья, сквозь огни и воды до самого последнего возможного человеческого предела, - свою единственную и неповторимую жизнь, которая кажется бесконечной и совсем не ценится юношей, но последние капли которой растягивает, наслаждаясь ими и понимая их неповторимую уникальность тот, кому жить на этой земле осталось совсем немного...

  - Не мною дано, не мною должно быть отобрано! - подумал я и вздохнул с облегчением.
  Утренняя заря не на шутку разгоралась в проёме одной из улиц. Вся полнота жизни вернулась ко мне, и я был ужасно рад её возвращению. Хотелось петь, хотелось бежать, кричать и радоваться восходящему солнцу, Москве, людям, радоваться вновь обретённой возможности верить в будущее, любить и творить…

  Пройдя несколько кварталов в таком приподнятом настроении, я вдруг вспомнил, что у меня совсем нет денег и что моё посмертное письмо родителям отправлено. Представив, что с ними будет, когда они получат это послание, я заранее ужаснулся. К счастью, память не изменила мне, и через полчаса я стоял рядом с почтовым ящиком, в который бросил злосчастное письмо. "Выемка писем от семи до девяти часов утра", - гласила надпись, успокоившая моё колотившееся от нетерпения и быстрого бега сердце.  
  Как я умолял работника почты, когда подошла машина и все письма из ящика плавно переместились в специальный мешок! Не паспорт, не предложение сличить мой почерк с почерком на конверте, а, скорее всего, глаза мои и весь мой потерянный и несчастный вид тронули почтаря, который вернул мне конверт с убийственным для родителей текстом.

  Пригородные электрички, овраги и перелески, мелькавшие за окном, строгие на первый взгляд контролёры... Через сутки я уже был в Туле, усталый, голодный, невыспавшийся. Жёсткая вокзальная скамейка, с которой меня согнал строгий милиционер, перспектива путешествовать такими темпами ещё неделю, живот, который стал на удивление плоским и требовал пищи... Пришлось продать за бесценок фотоаппарат, премию за ударную работу в стройотряде и единственную ценную вещь, которая была у меня с собой. Хватило на буханку хлеба и билет в общем вагоне.

  Никто не узнал о моём неудачном путешествии, и только друг недоумевал немного, когда получил мой денежный перевод. Хорошо, что я ничего не написал в графе для писем. Молчание - золото!
  А через полгода, когда я приехал домой к родителям, отец протянул мне голубенький конверт с обратным московским адресом.

  - Я его, конечно, открыл и прочитал, - сообщил он доверительно после принятого на грудь по случаю моего приезда, - Ты поосторожнее там, московские девки - ой, какие ушлые!
  Поморщившись от такого бесцеремонного вторжения в личную жизнь и начиная привыкать к тому, что письма мои могут быть прочитаны почтовым цензором, отцом, кем угодно, я взял конверт и ушёл от всякого обсуждения этой вновь открывшейся темы.
  Никто не должен знать о том, что произошло со мной. Это была просто прививка против страшной болезни. Душа моя переборола поразивший её на время смертоносный вирус и выработала против него стойкий иммунитет.

  Открыв заклеенный, как и положено, конверт, я, кажется, впервые увидел её почерк. Невзрачные скачущие буковки, ужасающие орфографические и стилистические ошибки... Содержание письма не сразу дошло до меня, да мне и неважно было, что она писала. Извинения? Какие уж тут могут быть извинения! Любовь? Я больше не верил ни единому её слову! Развеяв пепел от сожжённого письма, я вместе с ним развеял и остатки своего подвергшегося унижению чувства.
  - Боже, - думал я, - куда я смотрел, где были мои глаза? Неужели надо было пройти через тот ад, через который довелось пройти мне, чтобы понять всю никчёмность, всё убожество этой мелкой примитивной душонки? Как она могла завладеть мною, человеком, вроде бы разумным, как довела меня до последней черты?

  Но, мысленно представив её глаза, её мягкую белую руку в своих руках, я тут же понимал, КАК!  На мгновение чувства мои снова торжествовали над разумом. И только усилием воли я, уже привычно, сбрасывал с себя это наваждение. Воистину, любовь зла!
  А номер московского телефона остался в моей памяти на всю оставшуюся жизнь как штамп, как прививка, как неизгладимое клеймо, невидимое постороннему взгляду, но незримо присутствующее и напоминающее о себе в самые трудные переломные моменты.

  Пытаясь найти выход из сложной житейской ситуации, я, как правило, подключаю разум, все душевные силы, весь свой жизненный опыт. И тут в голове помимо воли включается, начинает работать какой-то непонятный фантастический номеронабиратель, с жужжанием вновь и вновь повторяя цифры навеки врезавшегося в память желанного когда-то, но преданного забвению московского номера. Под аккомпанемент циклически повторяющихся волшебных цифр решение проблемы приходит само. Простое и единственно верное...