Кодирование по методу Черного

Коля Черный это песня. Отдельная, самобытная, разгульная и непредсказуемая. Лесник в прошлом, редкий для этой профессии бессеребренник и гламурный разгильдяй. Черный это собственно прозвище, поскольку фамилию его знают не очень многие и зовут Колю «по улишному», произнося в силу особенностей диалекта чуть мягче – «Чернай»
          Сей мрачный цвет нисколько не относится к его характеру, как может показаться на первый взгляд. В миру это тишайший и уважительнейший человек. Просто Коля зарос от макушки до пят жестким волосом цвета воронова крыла и волос не растет разве что на ладонях и ушах, причем создается впечатление, что оттуда он просто выпал.
           Так вот, кроме растительности густо покрывающей Колино беспокойное тело, имел он еще одну уже более распространенную в России особенность - с достойной почитания периодичностью, Черный  запивал.В пагубной этой привычке он настолько преуспел, что из разряда любителей легко и непринужденно перешел в лигу профессионалов. Если бы нашелся скажем некий пытливый любитель статистики и кропотливо проанализировав все данные, изобразил запои Черного в виде графика, вышла бы ломаная линия, напоминающая стоящие друг за другом очертания горы Эверест. И только в одном месте громадные эти пики соединялись меж собою у подножья, длиною аж в семь лет горизонтальной чертой эпохи трезвости. Это когда Черного баба Шура закодировала.

Баба Шура это тоже песня. Не менее самобытная. Высокая, сухопарая…  А вот дальше с определением я затруднюсь, поскольку сказав старушка или пожилая женщина нисколько не охарактеризую этот сгусток властности и кипучей энергии в свои тогда семьдесят с хвостиком сохранившую редкую силу и ловкость. Пожалуй даже следует отвлечься от основного повествования ради случая не совсем пусть к нему относящегося, но объясняющего некоторые физические возможности этой седовласой амазонки.
Внук ее «непутевай» Ленька возится у дома с мощным мотоциклом «Урал», эдаким российским «Харлеем», а сверху коршуном вьется баб Шура. «Ленькя! Кроли голодные! Поехали за травой! Мне на себе чоль мешок пять верст несть?»
Не отрываясь от процесса апгрейда своего механического чудовища, Ленька   со всей самоуверенностью истого технаря, пренебрежительно относящегося ко всякого рода профанам в этой области заявляет, что истощенный моторный парк состоящий под его началом не в состоянии справится с теми завышенными обязательствами по поставке кормов, что были на него возложены. Что разведение данного вида грызунов, в просторечьи именуемых  «кролями» в их приусадебном хозяйстве было весьма недальновидным маркетинговым ходом и бабушка, как председатель совета директоров должна это признать и взять на себя смелость принять решение свернуть сей ошибочный и грозящий неисчислимыми убытками проект. Что он, Ленька, готов к проведению аутсорсинга в компании и возглавив отделившуюся часть по животноводству не далее как после первой же корпоративной вечеринки, лично « Побью етих крыс ушастых об сарай!»
Однако все бесплодные ухищрения технического специалиста как о гранитный утес разбились о крепкую хозяйственность бабушки пережившей эпоху тоталитаризма и не только благополучно пережившей, но и немало из этого почерпнувшей. Не вступая в бесплодные долгие дискуссии, баб Шура не стала оперировать сложными экономическими понятиями и терминами, приводить свои выкладки и рисовать диаграммы роста цены кроличьего пуха на мировом рынке. В качестве контраргумента она прибегла к крайне простому и крайне же действенному  методу – угрозам. Дискуссия затухла, не начавшись, поскольку послав в нокдаун внука мощным обещанием сжечь «моциклетку», баб Шура загнала его в угол мелкими, но не менее болезненными ударами.
Бабка не мужик, сказала – сделает и Ленька, прикинув перспективу  остаться без «моциклетки», карманных денег и прочего бросил гаечные ключи под ноги и заорал – «Да поехали, чо кричишь то?»
Нищему одеться – только подпоясаться. В одно мгновение в обшарпанной и помятой слегка коляске оказались два джутовых мешка, короткая, источенная коса «шестидесятка» и баб Шура.
Ленька являлся ревностным адептом, апологетом и проповедником агрессивного стиля вождения, так что «Урал» едва не встал на дыбы и спустя мгновение впился в дорогу. Только Шумахер местного, Заворонежского разлива пожалуй переборщил со скоростью и зайдя на поворот резко запрокинул вверх коляску, вытряхнув из ее чрева все содержимое, а в том числе и баб Шуру. Риддик нервно курит в стороне, поскольку баб Шура не ойкнув ни разу, на лету практически собрала вылетевшее добро,  словно не она только что успешно преодолевала земное притяжение. Сконцентрировавшись, ускорилась и в несколько прыжков догнала безалаберного внука. Тот успел только положить мотоцикл на третье колесо и справиться с управлением, а баб Шура уже зацепившись рукой за запаску, сделала последний, гигантский прыжок и оказалась в коляске, успев между делом пару раз больно ткнуть внука в бок сухим, острым кулаком.
И вот сколько то дней спустя другой доморощенный байкер рвал раскатами мощного «Ураловского» движка ночную тишину улиц. Это уже известный нам Коля Черный, в четвертый или пятый месяц своего запоя, по странной своей прихоти сняв с мотоцикла глушители, бесцельно гонял взад-вперед по безрезультатно пытавшемуся заснуть Заворонежскому. Крутнув на себя до отказа рукоятку газа и упиваясь впервые за полгода не чем то алкогольным, а ночным ветром Коля Черный гонял туда-сюда, возбуждая в жителях окрестных домов здоровое в этом случае желание и стремление к человекоубийству.
Рыканье мотоциклетного движка не ускользнуло от чуткого уха баб Шуры, вышедшей до ветра. «Уралы» все звучат в принципе одинаково, а Ленькиного во дворе не оказалось. Вот и решила она, что это внук ее беспутный, напившись, по селу мечется. Посему надлежало во избежание трагических последствий приступить к решительным контрдействиям, используя план под кодовым названием »Перехват».
Как есть – в белой полотняной сорочке и калошах на босу ногу она ринулась восстанавливать конституционный порядок.
Если б в тот момент каким то волшебным образом в Заворонежском появились индейцы, все бы они разом тут же и погибли от лап страшнейшего из животных, задушившего более половины населения земного шара – жабы. Самый величайший и непревзойденный разведчик Чингачгук посчитал бы себя неуклюжей, нерасторопной черепахой, увидев как баб Шура интуитивно определив в какой точке она может встретиться с источником своего беспокойства, неслышно скользит вдоль заборов, умело маскируясь в их тени от неверного, желтоватого света редких фонарей.
Звук все усиливался и вскоре можно уж было различить мечущийся тускловатый свет фары. Баб Шура остановилась и притаившись напряглась, будто львица перед решающим прыжком. А еще немного и настало время «Ч», а Черный оказался в опасной близости от крутого виража. Только не на дороге, а в своей судьбе. Баб Шура взвилась в воздух, словно распрямившаяся пружина и очутилась в коляске.
Руль, а равно и сам мотоцикл рвало и трясло на неровной дороге и Черный не почувствовал нежданную пассажирку. Однако, несмотря на алкогольный дурман, уловил что то боковым зрением и повернув голову моментально протрезвел - материализовавшись ниоткуда в коляске его «Урала» сидела САМА Смерть! Как и положено, в белом саване, болезненно худая. Только саван был без капюшона и ветер развевал седые ее волосы.
Сразу огнем зажгло в груди. А сердце, сердце мерно до того бухавшее от переизбытка впечатлений будто сжала костлявая рука его нежданной пассажирки. Смерть пристально взглянула на Черного и он подумал – «Ну вот и все… Конец…»                                
И недоделанное, невыпитое, неспиленное мелькнуло перед глазами. Не прошлое, затянутое мутной пеленой. Словно бы в калейдоскопе мелькали картинки будущего и неуловимо быстро сменяли друг друга. И тут еще больнее зажгло в груди от осознания того, что не будет всего этого. Потому что Коли Черного больше не будет…                        
«Хер гнутай!» - последнее, что услышал Черный, перед тем как провалится в темноту.                                                                            
А вот баб Шуре, было не до сантиментов. А еще более не волновали ее тонкие душевные переживания Черного. Осознав, что перед нею вовсе не внук, баб Шура разозлилась, что как дурочка опростоволосилась и несется незнамо куда с пьяницей этим проклятущим, а пуще того, что Ленька ее беспутный летает неизвестно где. Выругалась и сошла на ближайшей станции, не попросив машиниста остановить.
Как Черный умудрился не разбиться вдрызг, в беспамятном состоянии - осталось загадкой даже для него. Ну не зря же говорят, что у пьяных, детей и дураков свой отдельный Бог. По воспоминаниям Черного, очнулся он на окраине, перед самым восходом солнца, верхом на обшарпанном своем мотоцикле. И глядя на потихонечку поднимающееся светило вновь ощутил ту, дикую душевную боль, посетившую его ночью. Вновь перед глазами встала картина будущего, те части его, покрытые прежде алкогольным туманом.
«И то того мне стало обидно, что не увижу я всего этого, слов нет сказать!» - задумчиво произнес Черный глядя куда то через меня. «Подумал я - Смерть не забрать тогда приходила, а предупредить. Глянь, чего мол лишишься!»
Черный на мгновение лишь сфокусировался на мне и вновь уйдя в астрал, продолжил – «Я задумывался над этим бывалча, но как будто не про себя, словно беду соседскую обсудить. Да, страшно. Да, жутко, только не со мной. А тут как у могилы вроде своей постоял. И так меня на семь годков пить как отрезало. Хотя она попозжей…»
А попозжей означало то, что баб Шура в пылу и горячке погони обронила где то левую калошу и через два дня полная до краев возмущением и негодованием, брызгала им через край у калитки виновника по ее мнению потери – «Чернай! Блядина! Иде галоша моя?»
Не в себе после пережитого и тем паче мучимый алкогольной интоксикацией Черный, никак не мог понять, чего же от него требует баб Шура. Подошедшая на шум жена Черного – Лариса, путем сложных переговоров и переспросов у неспокойной старушки воссоздала относительно четкую картину недавних событий и прозорливо связала ее с резкой завязкой супруга.
«Коооль!» - уперев руку в крутой, пышный бок позвала Лариса. «Да погоди ты, баб Шур!» - осадила она бабулю, беспрестанно повторяющую как попугай - «Чернай! Блядина! Иде галоша моя?»

«Коооль! Эт ты наверно из за баб Шуры пить то бросил? Напугала она тебя?» - и бессильно перегнулась пополам, не в силах уже сдерживать смех.
Галошу баб Шуры сыскать так и не сумели. Как и неизвестного, растрепавшего эту историю по округе. Вскоре все Заворонежское похохатывало над всадником бледным, на чужом правда коне и над коня этого владельцем. Черный, отдать ему должное, не ушел от разочарования в глубокое пике, а в ответ на насмешки, по обыкновению своему отмалчивался, пряча мысли за робкой улыбкой. То ощущение, что он испытал увидев будущую свою жизнь трезвую было только его. И только ему было решать, как и что с жизнью своей поделать. Так что долгие семь лет Черный стоически отвергал заманчивые предложения