Гумбольдов щит

Старый Гумбольд, чьи дни давно уже минули, и свирепые бои не вчера отгремели, кому давно пора было распевать песни со своими прежними соратниками за пышными столами Валгаллы, не на шутку зажился на этом свете по какому-то странному капризу Одина.
В племени его любили,  хотя к советам особо не прислушивались, и конунг Эрик Рыжий, дабы не пропадать старику зазря, назначил того сиделкой при самых маленьких пацанятах. Вроде как военному искусству обучать.
На самом-то деле старый Гумбольд не то что тяжелый боевой топор, а и легкий меч долго в руках, так чтоб без дрожи, удержать не мог.
Вот и получалось: старик дремлет, сидя на каком-нибудь пеньке, а детвора с дикими победными криками врубается в густой кустарник, изображающий врага.
Была у старика одна странность, над которой поначалу посмеивались, а потом и вовсе замечать перестали: мало ли какая причуда старому вояке, по голове не раз битому, в эту самую голову-то взбредет.
Так вот. Как бы слаб Гумбольд ни был, всюду таскал за собой свой старый боевой щит. Прямо сказать, штука не из легких. Сбитый из крепчайших, хорошо подогнанных дубовых досок, щит, круглый как Небесный Глаз, по внешней своей стороне был обит широкой медной полосой, позеленевшей от времени. Изнутри имел грубые ремешки из толстой кожи, чтобы держать его было ловчее.
Щит был очень старый, старее даже, чем сам Гумбольд. Старый вояка утверждал, что щит этот, доставшийся ему от отца, погибшего при набеге на какую-то галльскую деревню, так вот, щит этот носил еще его дед и даже прадед. Правда ли, нет - никто толком не знал. Потому как так давно, как Гумбольд, никто в племени не жил.
Однажды, когда старик как всегда дремал в теньке, а малышня устраивала кровавую резню в соседнем орешнике, маленький Конрад, сын Ваго Длинного, здорово оцарапавшись в колючих кустах, тихо поскуливая побитым щенком, устроился зализывать свои раны рядом с Гумбольдом.
Услыхав рядом с собой возню, старик проснулся и уставился мутными со сна глазами на мальчишку. Наконец реальный окровавленный Конрад возобладал в мозгу Гумбольда над неясными тенями сонных событий. Разомкнув сухие уста, старик молвил:

- Ну что, отрок, наша ли победа?

- Да, славься Великий Один, - ответствовал как полагается малыш.

- О, да и враг оказался не промах! Вон как тебя раскровенил-то, а? – сказал старик, указывая на расцарапанные руки и коленки, - а вот мы сейчас тебя подлечим, герой.

Кряхтя и чуть ли не потрескивая, словно сухая березовая ветка, старик поднялся, тяжело опираясь дрожащими руками на свою клюку. Пройдя пяток - другой шагов, он наклонился почти до земли, и, подпирая поясницу одной рукой, принялся другой срывать какие-то травки.

- А ну, воин, поди сюда, - старик, не поворачиваясь, поманил к себе Конрада, - знаешь ли, что это за цветок такой?

В дрожащих пальцах Гумбольда был зажат мохнатый темно-зеленый стебель, от которого отходили листочки, из-за многочисленных своих лапок напоминавшие кружево. Венчалось растение корзинкой белых маленьких цветочков.
Малыш Конрад с минуту пытливо разглядывал травку, потом пожал плечами и вопросительно уставился на старика.

- Эту травку, сынок, каждый воин хорошо знать должен. Она быстро кровь останавливает и раны, тронутые оружейным огнем, лечит. Она так и называется «порезная трава». Ромеи, что живут далеко на юге, считают, что этой травою свои раны врачевал знаменитый греческий герой по имени Ахилл. Потому и называют они ее ахилеей. А наши бабки просто тысячелистником кличут. Это из-за листочков, видишь сколько их.

Старик оборвал со стебля листочки и цветки и протянул Конраду.

- На-ка, пожуй. У меня зубов, видишь ты, не осталось почти.

Малыш послушно взял зелье, сунул в рот и стал жевать. В следующее мгновение его мордашка скривилась, как будто он откусил от зеленой груши.

- Что, горько? – смеется старик, - то на пользу. Ну давай, плюй! – и подставил свою морщинистую ладонь.

Взяв зеленую растительную кашицу, Гумбольд наложил ее на кровоточащие раны на коленках и руках мальчика. Сверху на каждую приладил по большому листу подорожника, и, выдернув из длинной седой косы выцветшую холщовую ленту, ловко перевязал конрадовы повреждения.

- Ну, вот так. Скоро будешь, как новый.

И тяжело уселся возле своего щита, все это время спокойно пролежавшего у дедовского пенька.
Малыш Конрад осторожно потрогал свои перевязки, глубоко вздохнул. Обычай не прощал мужчине слез, даже если ему всего четыре года. Конрад поерзал на своем месте и покосился на старика. Не заметил ли вздоха? Какое там! Похоже, тот опять приготовился провалиться в свои сны, полные звона мечей и предсмертных криков врагов.

- Деда, - Конрад подергал Гумбольда за край полотняной рубахи, - деда!

- А? Что? – старик захлопал глазами.

- Деда, можно я тебя спрошу? Вот скажи, зачем ты все время за собой щит таскаешь? Ведь он тяжеленный, а пользы от него никакой. Вот лучше бы меч или там топор…

Старый Гумбольд протянул руку, потрепал малыша по вихрастой макушке. Потом провел ладонью по щербленной поверхности своего щита.
Казалось, его ладонь чувствует каждую выемку, порез и скол на щите. А каждый медный гвоздь узнает руку хозяина и, откликаясь, ласкает его пальцы своей металлической прохладой.

- Вот, сынок, посмотри. Видишь, сколько рубцов на моем щите? Знаешь, что это такое?

- Конечно, - малыш, хоть годами и не велик, а все же викинг, - вот это след от двуручного меча, это от стрелы…

- Это так, малыш. Но и не так, - старик грустно усмехается в седые усы, - каждый такой след – это прикосновение пальцев самого великого воина на свете, с которым за честь сразиться любому викингу. Зовут его Смерть…

Старик помолчал.

- А щит я ношу за собой, потому что слухом стал слаб!

И снова хитро улыбнулся, глядя в изумленные глазенки мальчика.

- Да-да, малыш. Боюсь, оставлю щит дома и не услышу, как Смерть ударит острым концом своего копья в мой щит, вызывая меня на последний поединок…

Двумя ночами позже на поселок напали свирепые своры южных конунгов, давно завидовавших славе Эрика Рыжего и возжаждавших его золотой казны, добытой в удачных набегах.
В ту ночь старик Гумбольд пал от вражьей стрелы, пронзившей его в тот момент, когда он прикрывал своим щитом малыша Конрада, сына Ваго Длинного…



Санкт-Петербург, 2003 г.