В заброшенном доме

Илья Луданов

В ЗАБРОШЕННОМ ДОМЕ

«Если бы мне сказали, что завтра – конец света,
я бы еще сегодня посадил дерево»
Мартин Лютер Кинг

Спичка вспыхнула и заразила огнем узкую ленту бересты. Лепесток пламени разгорался, окрашивая стенки печной топки в розовый. Затемненный угол кухни стал чуть светлее. Минуты через две огонь перекинулся на тонкие сухие поленья, и Олег улыбнулся, довольно потирая руки. Большая печь приятно зашумела.
На улице смеркалось. Олег удивился, как с середины августа стало быстро темнеть: ночь еще не скоро, а далекие березки на краю леса уже плохо различимы.
- Я так думаю, что все удачно, - подошел к нему Гена.
- Да, здорово!
От отца у них остался этот брошенный дом на краю умершей лет десять назад деревни, в хозяйстве которого они теперь пытались навести какой-то ощутимый порядок.
Олег вернулся на кухню. Дрова в топке лихо потрескивали, из щелей дверцы на доски пола падали мигающие оранжево-красные отсветы огня.  Он сел у самой печи на старый тесаный табурет и увидел, как в длинной трещине, которая резала лицевую стенку от края топки к верху, играет пламя. От печи исходило тепло, и не хотелось уходить.
Тогда он попробовал вспомнить похороны отца. Тот день за прошедшие недели удивительно смешался и немногое что Олег теперь легко и точно мог представить, был толстый слой черной как смола чавкающей кладбищенской грязи после грозного ливня. И еще, затаенное перешептывание где-то за спиной и бесконечный ряд крестов и могильных плит с черными пятнами воронья на них. Лиц он не помнил. И отца не помнил, будто отказался оставить его таким в памяти.
Олег открыл дверцу печи и поворошил поленья; пламя веселее заплясало бликами на его лице. Вошел Гена, достал из сумки пачку макарон, половину высыпал в котелок с водой и посолил. Олег достал тушенку, большой нож и с усилием начал резать податливую жесть банки.
- Помнишь, как он рассказывал о тушенке? – улыбнувшись, спросил Гена.
- Да. Я еще тогда подумал, что он говорит о ней, как в детстве дед рассказывал о мерзлой картошке в войну.
Гена усмехнулся и  кивнул, помешивая макароны в котелке. Вода, пузырясь, закипала. Последние лет десять они видели отца лишь по вечерам и то не каждый день – тот засиживался на работе. Но вот случалось оказаться дома вместе, в углу зажигали кремовый торшер, и тогда все разговоры сходились к сбивчивым историям о старом доме в деревне, где он проводил школьные каникулы. Отец получил неплохое образование, на работе добился успехов, и казалось, его карьере и уважению коллег можно завидовать. Но братья всегда видели, все это меркло, становилось скучным и обременительным, когда с ожившими от суеты глазами, горячо и увлеченно, отец подолгу рассказывал о молодой жизни в деревне, и за его словами проглядывали воспоминания о счастье.
В конце июля, на девятый день после похорон, вернувшись с поминок, братья разбирались в его кабинете. В старой записной книжке, за потрепанной кожаной обложкой, нашли маленькую фотографию деревенского дома. На обороте синими чернилами было написано «Родина». С того момента яркое и неотступное желание ехать туда не оставляло ребят. То ли хотели понять, что вызывало такие чувства в отце, то ли – посмотреть на дом, просторный двор, поле за речкой.
Олег принес воды и протер старую, местами порванную клеенку на столе, в редкую полоску с выгоревшими синими цветами. Вспомнил, как утром, с завороженным и непонятным удивлением глядя на еле заметные крыши в объятьях высоченной крапивы и развесистых лопухов, первым делом они стали искать воду. Заброшенные колодцы во дворах так сильно пропахли гнильем и тиной, что пришлось идти за полкилометра к роднику, который бил под каменистым бугром у речки.
О роднике братья знали по рассказам. Заросший источник был завален сухими ветками, и Олег с полчаса разгребал траву вокруг, убирал ветки, очищал руками леденящую протоку от жухлой листвы, пока не смог свободно встать рядом на колени и вдоволь, с жадным удовольствием напиться. Тогда он вдруг увидел, что вода имеет вкус, настоящий, живой, и вкус этот не мог описать словами.
На чистый стол поставили глубокие тарелки, из рюкзака достали ложки. Привязали к загнутому ржавому гвоздю на потолке фонарь. Олег помешал кипящие макароны, попробовал на вкус, вывалил к ним тушенку и снова помешал. Все, что удалось за день, вспоминалось с греющим нутро чувством оконченного дела.
Часа два они промывали дом. Руки стыли в ключевой воде, размазанная по полу грязь не поддавалась уборке. Когда расшевелили дом, с потолка через худые доски пыльным зарядом начал сыпаться всякий сор, и казалось им никогда не прочистить забывшие людей комнаты. Раз даже в момент усталого раздражения Олег пожалел про себя, что приехал.  
От поездки мама и тетка отговаривали их неделю. Без напора, мягко, но твердо наступая:
- Дорогие мои, ну что вы в этой глуши забыли? – говорила тетя. – Там же лет восемь никого не было! Дом развалился этот давно, и все дела! Попретесь за триста километров, побродите среди разрухи и вернетесь. Одно расстройство…
- У нас же сейчас дел полно, - тихо, вкрадчиво говорила мама. – Надо документы на работе оформить. Там хотели вечер памяти провести… И как я без вас буду всем этим заниматься? Мне в этой квартире и так тяжело…
С мамой было сложно. Лишь дать повод ей обидеться казалось преступлением. Братья отмалчивались, редко вставляя слово в защиту поездки, зная про себя – их не переубедить. Перед самым отъездом Гену на работе завалили срочными делами, у Олега близились первые экзамены, и против их задумки выросло всего столько, что ребята уже и себе слабо могли доказать, зачем ехать. Оставалось только твердое знание, что ехать надо, пусть и зря, пусть и одно расстройство, и мама может обидеться, но почему-то поездка оказалась так им важна, что остальное становилось также незначительно, каким была для отца его высокая должность перед незатейливыми рассказами о деревне.
Олег нарезал толстыми кривыми ломтями пухлый хлеб, Гена вывалил пахнущее тушенкой варево из котелка, разлил в полной тишине по рюмке водки. Голодные и уставшие, они ели молча и жадно, прислушиваясь к вечерним звукам хмурого дома.  
Дивясь застывшему уличному воздуху, внимательно перебирали и обдумывали все, что видели за сегодня, все что могла значить для них эта настойчивая проездка. До этого ребята бывали в деревне два или три раза в детстве и единственное, что осталось в памяти – несколько фотовспышек с видом двора, ворот, забора, и они – всей семьей, вместе с отцом – без причины веселые и свободные.
Увиденная поутру картина оставленной где-то в прошлом деревни странным впечатлением отложилось на их лицах. Удивляться, расстраиваться было мало проку, но они долго с растерянным видом бродили по заросшему двору и саду, совершенно не зная, что делать, и с чего начинать.
При всем упадке здесь всюду обитала красота. Осень наступала на землю. Дубы темнели, а березы блекли, собираясь желтеть. Лесные птицы не пели и не кричали, и когда не было ветра, воцарялась зачарованная, будто неземная, тишина, что если бы ребята не слышали голосов друг друга, наверное, не выдержали здесь и часа. Застывший воздух, который можно было тронуть рукой, стал прологом к открытию ими не дожившей до этих дней деревни. К истории о том, как однажды люди пришли сюда, чтобы жить и как, через время многих судеб, эти места лишились людей, и остались только обреченные дома, заросшие сады полные яблок, темнеющие в кустах колодцы, остатки дорог в бурьяне.
С час Олег, тяжело двигаясь, будто впитывал в себя все разом окружившее его. Ходил взад и вперед, о чем-то думая, и пытался зацепиться за что-то, что вывело бы из застоя, позволило привычно ускориться, начать что-то решать и действовать.
Было чудно ходить по темным, холодным комнатам, вдыхать подпольную сырость и смотреть на мир через маленькие, замазанные круговертью времен года окошки. Все начинается с малого. Взявшись за одно дело, заметили, как в руках заспорилось другое, пелена растерянности начала отступать. С каждым часом ребята больше понимали увиденное, чувствовали красоту затихшей природы, и открывали правду о том, что видели в глазах отца, когда он рассказывал им о деревне. Нелегко это понять – от деревни и дома остались лишь тени. В них не было тепла, холодный сырой дом с омертвелой паутиной по углам завораживал, но не мог стать родным.
К вечеру комнаты были порядком вычищены, окна промыты, в зарослях двора пробились кривые тропинки. Нашлись какие-то дрова, проверена для топки печь.
Они только не стали трогать сад. Откуда-то Олег вспомнил историю, как человек решил привести в порядок старый и заросший сад, весь день трудился, расчищал заросли, а когда закончил, пришел в ужас от нарушенного им покоя и естества. Гена спорил, говорил, земле не быть без человека, что бесполезно все, во что мы не вкладываем себя. Олег вяло возражал, не умея доказать, но чувствовал, не нужно трогать сад; его настроение вдруг передалось брату, и сад остался как есть.  
После ужина братья пили горячий чай с сахаром. Вкус ключевой воды ощущался и тут. Пили неторопливо, грея стаканом руки и прищуриваясь; выпивали по глотку, впитывая вкус и аромат до конца.
- Самое интересное, - сказал Гена, - что легче всего было ничего этого не делать. Походить, оглядеться и уехать. И никто бы ничего не сказал.
- Я знаю фильм про одного человека, - ответил Олег. – С простой идеей: легче всего ничего не делать, успокоиться и зарабатывать деньги.
- Еще интересней, что завтра мы уедем и через пару месяцев от всего, что мы понаделали ничего не останется.
- Но все равно, все это – здорово! – хлопнул ладонями Олег. Гена оглянулся на играющую с огнем печь, улыбнулся и слегка кивнул.
Старый дом, все его одичавшее хозяйство спокойно продолжило бы доживать свой равнодушный век, и Олег понимал, что никогда ни на кого и ни на что это не повлияет. Но их что-то тянуло взять в руки топор, нож, лопату и пилить, чинить, отмывать…
Он подошел к печи. Дрова прогорели и мерцали в топке красными светлячками. В доме стало заметно теплее. Впервые за много лет, подумал Олег.
Перед сном братья вышли подышать на улицу. Ясный, безветренный и еще теплый день бабьего лета подарил звездную ночь. В тишине воцарилась такая темень, что они удивились, как здесь может быть жизнь? – и видели ее – в них самих, и понимали, что только сами они могут доказать, что жизнь может вновь случиться здесь.
Когда ложились, вспомнили рассказ отца, что в деревне удивительно, как нигде, спится. Ночью Олегу приснился ясный теплый летний день, их дом, совсем новый, со свежевыкрашенными фронтонами и гладкими не обсыпавшимися стенами. Заполненный людьми двор. Все громко, с весельем и задором разговаривали и обсуждали что-то; в избе на разрыв кричал грудной ребенок; мальчишки стайками бегали вдоль заборов от двора ко двору, играя в свои игры; на крепкой лавке у стены дома с палкой в руках сидел старый дед и курил, положив ногу на ногу. Вдалеке женщины, заразительно смеясь, несли с реки в тазах белье. У забора два мужика размашисто пилили дрова. Рядом худой и высокий парень спешно и неловко колол дрова. На заливных лугах мычали коровы, просясь на