Горы и сновиденья, или короткая история любви

 всегда ограничивался парой-тройкой дежурных фраз, ужасно конфузился, также ужасно злился на себя за непонятную конфузливость, врал, что опаздывает на какую-то встречу и бежал дальше. Надо сказать, что Марат, помимо прочих своих достоинств, слыл ещё и талантливым клавишником, он мог сходу, на любую тему, на любое произведение, вплоть до классики,  выдать превосходную импровизацию, и ещё, он безумно, до самозабвения, обожал джаз. На этой-то почве они по-настоящему и познакомились с Сергеем, который, хотя оба и учились в одной школе, Марата не помнил. Как и Марат не помнил Сергея. Впрочем, ввиду разницы в возрасте, это было вполне объяснимо. Сергей с Наташей (тоже ведь, рука об руку после школы!) поступили в Политехнический, на один и тот же факультет, выбрав одинаковую специальность. По счастливому стечению обстоятельств, на очередном из межинститутских, предварительных туров по КВНу, они и встретились, причём каждый, в своей команде, аккомпанировал в конкурсе пантомимы, Марат – на фортепиано, а Сергей – на гитаре. И оба (опять совпадение!) играли блюз. Марат к тому времени сколотил в стенах своей Альма Матер инструментальный ансамбль, величаемый им  джаз-бандой, и ему как раз не хватало толкового и виртуозного гитариста. Безошибочное чутьё тогда подсказало ему, что он напал на верный след и впоследствии благодарил судьбу и за тот КВН, и за то, что в игре присутствовал конкурс пантомимы. И, таким образом, Сергей оказался сначала просто незаменимым гитаристом  неуклонно набирающей городскую популярность джаз-банды, а впоследствии стал закадычным, а может и лучшим другом Марата. А уж когда он освоил банджо, инструмент, присутствие которого в ансамбле, по мнению Марата, было необходимо, как воздух,  стал вторым, после Марата, общепризнанным лидером группы.

    После защиты диплома, Марат остался работать в институте, поскольку в аспирантуре, куда он двинул, просто по инерции, на институтском финише, ему предложили за мизерную зарплату возглавить методический кабинет для аспирантов. В обмен на твёрдую гарантию, что в аспирантуру он будет зачислен обязательно.  Не то, чтобы Марат был предрасположен к науке, просто он, во-первых, не имел ясного представления, на каком, всё-таки, поприще может принести пользу обществу, а во-вторых, и эта причина, скорее всего, была главной, о его джаз-банде уже начали поговаривать в городской прессе, его стали приглашать на телевидение, а что могло в такой ситуации оказаться более подходящим, чем совмещение своего творчества, требующего полной самоотдачи, с академическим спокойствием и незыблемостью родных институтских стен. Пусть и за мизерную зарплату. С другой стороны, его набирающая силу и популярность музыкальная группа уже начинала приносить кое-какой, а иногда и существенный, совсем нешуточный  по тем временам доход.
    Тем временем, Лида умудрялась не пропускать почти ни одного выступления своего избранника, к которому она, с годами, привязалась ещё сильнее. Марат уже даже привык, что в самый нужный момент Лида всегда оказывалась рядом, неподалёку, в чём-то оказывалась полезной, иногда – незаменимой и её даже стали величать не иначе, как нештатным администратором группы и боевой подругой руководителя ансамбля. Лида относительно такого расклада ничего против не имела и, продолжая лелеять давнее своё чувство к Марату, ощущала себя, если и не полностью, то, хотя бы, в большей степени, счастливой. Правда, коллеги на репетициях дружно зубоскалили по поводу одной, страшно неприятной для Марата истории. Как-то после концерта, даваемого джаз-бандой в институтском Дворце культуры, обнаружилось, что у давнего и очень нужного знакомого одного из членов музыкального коллектива, этим вечером справлялись именины. Развитие знакомства с таинственным именинником могло принести кое-какую пользу ансамблю, поэтому решено было ехать. Поначалу наняли маршрутное такси, но народу, желающего попасть на дармовое мероприятие и непонятно, откуда понабравшегося,  оказалось немерено и, в итоге, компания, кстати, уже не слабо разогретая алкоголем, арендовала целый автобус. Никто позже не мог вспомнить, каким образом в группе отъезжающих оказалась Лида. Но она там была и, как всегда, находилась неподалёку от Марата. Дальнейшее вспоминалось эпизодически, во всяком случае, Маратом. Шумное веселье. Яркий свет. Шампанское. Громкие тосты. Проникновенные признания во внезапно обнаружившихся симпатиях. Такие же громкие заверения во взаимном и бескрайнем уважении. Слюнявые лобызания. Кружение в танце. Опрокинутый стол. Визг и шум. Размытые контуры. Банкетный зал, ходящий ходуном. Смех. Тошнота. Бег. Выворачивание наизнанку в ближайших кустах. Чья-то заботливая рука, поддерживающая потный лоб. Покачивание в машине. Тошнота. Визг тормозов. Остановка. Снова выворачивание наизнанку, прямо на обочине. Слёзы из глаз. Опять чья-то заботливая и прохладная рука на пылающем лбу. Машина. Долгая езда. Тошнота, но уже терпимая. Провал в беспамятство. Остановка. Бессильное ковыляние при явно посторонней помощи к знакомому подъезду. Свет. Долгое облегчение в туалете. Родная кровать. Провал в беспамятство…

    Первое, что почувствовал Марат при кошмарном утреннем пробужденье, в точности соответствовало тому, что может чувствовать человек с тяжкого, просто таки убийственного похмелья. Раскалывающаяся голова, боязнь совершить малейшее движение, бесконечная слабость, запах вокзального клозета во рту, ненависть к себе и тоскливые поиски хоть какой-нибудь внутренней опоры на ближайшие несколько ужасных часов, требуемых для выхода из похмельного синдрома. Марату стоило неимоверных усилий оторвать голову от подушки, казалось, ещё немного, и голова разлетится вдребезги от сокрушительных ударов молота, хозяйничающего внутри черепной коробки. Наконец, очень медленно, он поднялся с постели, осторожно шагнул к окну, скорчился от клубком подкатившей отвратительной тошноты, развернулся на месте  и… И увидел мирно и сладко спящую на его кровати Лиду. В джинсах и маечке. От неожиданности Марат сначала замер с раскрытым ртом, затем качнулся в сторону и задел стул, не преминувший с грохотом опрокинуться на пол. Лида открыла глаза, скользнула взглядом в сторону Марата, но тут же, привычно и знакомо зардевшись, отвернулась.
- Ты-то как здесь? – Схватился он руками за голову,
- Как ты здесь оказалась?
- Во-первых, ты меня сам просил остаться, - С обидой и злостью отозвалась она,
- Даже не просил, а умолял! Правда, ни разу при этом не назвал меня по имени правильно!
- То есть?..
- Да как только не называл! Только что не Клавой! И ни разу – Лидой! Что, не помнишь? Во-вторых, как бы я, по-твоему, до дому добиралась? В два часа ночи? – Она посмотрела на него исподлобья:
- И без денег…
- Ох! Ладно… Боже мой! Голова…
- Пить меньше надо!
- Ошибаешься. Пить не надо совсем. – Марат понемногу начинал приходить в себя.
- Ни черта не помню… Как я дома-то оказался?.. Погоди, -  Туго соображал Марат,
- Так это ты меня привезла?
- Пушкин!
- А что ты там про деньги?.. Ты что, сама платила? – Марат полез было в карманы предполагаемых джинсов, и только теперь обнаружил, что стоит перед своей спасительницей в одних плавках.
- А, чёрт!.. – Теперь он очень медленными, что б не разбилась, поворотами головы, озирался по сторонам в поисках своей одежды. Но нигде её не видел.
- Разделся-то я сам?
- Нет, Маратик – С садистскими интонациями в голосе смаковала ситуацию девушка,
- Сам раздеться ты был не в состоянии, - Перехватив его тревожно перебегающий взгляд, Лида поднялась с кровати и, кажется, весело рассмеялась. Или – невесело?
- Не переживай, ничего у нас не было.   Я, как видишь, спала одетой. А твоя одежда, она…
Того… Тебя же так выворачивало, я уж в больницу тебя хотела везти. Ну и… Короче, она вся в этом была… Ну, ты понимаешь.
    Марат совсем растерялся. Он давно уже забыл, что это такое – краснеть. Но сейчас он стал пунцовым, ему хотелось зареветь во весь голос, упасть на колени, биться головой об пол и искренне и страстно просить прощения. И, странное дело. Окажись в тот момент рядом с ним кто-то другой, любая другая, знакомая, или незнакомая совсем представительница женского племени, он бы попросту, не задумываясь, выгнал бы её из своего дома. Но перед ним была Лида, и это, необъяснимым образом, всё меняло.
    Он поплёлся принимать ванну, и там его ожидало ещё одно неприятное открытие. Вся его одежда, в которой он был накануне, сейчас, словно немой укор, выстиранная, сушилась на протянутых в ванне бельевых верёвках. Внутренне изощрённо матерясь и чувствуя себя последним негодяем, Марат открыл оба крана, с трудом, превозмогая пульсирующую головную боль, наклонился, закрыл водосток выскальзывающей из предательски дрожавших рук пластиковой пробкой и, тихо постанывая, замер в ожидании. Вода успокоительно журчала и понемногу набиралась в ванне.
    Лида не теряла времени. Наскоро прибралась, насколько это было возможно,  в его холостяцкой квартире, успела сбегать в магазин, располагавшийся тут же, в этом же доме, и когда Марат, спустя чуть ли не через час, вышел из ванны, на кухне его поджидала аппетитная яичница из семи яиц, с помидорами и толстыми и румяно поджаренными кругами докторской колбасы. Сверху всё это великолепие было щедро присыпано чёрным перцем и свежей и ароматной зеленью. Поодаль, накрытый невесть откуда появившимся чистым кухонным полотенцем, томился крепко заваренный, в весёлых цветочках, чайник.  Аккуратными кусочками порезанный пахучий Бородинский хлеб развёрнутым веером покоился на натёртой до блеска тарелке. В приоткрытое окно струилось утреннее солнце, и дышащий свежестью ветерок игриво теребил давным-давно нестиранную тюль. И всё  вокруг казалось на удивление уютным, приятно успокаивало, выглядело красиво и  непередаваемо аппетитно. Неожиданно для себя Марат почувствовал самый настоящий голод и теперь с явным удовольствием вдыхал кухонные запахи.
- Лида, ты – волшебница…
- Я, Маратик, могу гораздо большее… - Лида велела ему садиться за стол, а сама, ни слова больше не говоря, упорхнула, и Марат был уверен, и даже, как будто, втайне надеялся, что она вот-вот уйдёт совсем. Каково же было его удивление, когда он увидел её вновь, с тяжеленной сумкой в руках. Марат молча смотрел на неё удивлёнными глазами, а Лида, не обращая на него никакого внимания, деловито выложила на стол целых десять бутылок минеральной воды.
- Вот… Ледяная… Постарайся выпить всё в течение дня… Я знаю, что это помогает. Отключи телефон и никуда сегодня не выходи из дома. – Казалось, Лида избегает называть его по имени. Наконец, она посмотрела на него. В одной руке у Марата застыла вилка с куском колбасы. В другой – надкусанный кусок ржаного хлеба.  Торопливые попытки проглотить то, что было во рту, не увенчались успехом. И вот, в таком нелестном образе, при каждом её слове, с набитым ртом, он только бессильно кивал головой в знак согласия. И  краешком сознания поражался тому, сколько непривычной, или попросту не замечаемой им ранее теплоты было в её синих глазах.
- Я, когда вещи твои стирала, деньги из джинсов вытащила и на телевизор положила. Вот. Из этих же денег