1.12. Мои нелюбимые леди

Мотька из оврага, или Повесть о…

Часть третья. Мои нелюбимые леди

                                                                                                           

Молилась ли ты, подлая чувиха?
                                                                                                            Димка Збруев

   «Кромовых, порой, ведут по жизни женщины, - ненароком, открылся Николаю отец. - Тебе не угрожали? - осведомился наскоком. - Знаешь, как бывает в простых районах». Генерал не промахнулся, ошибся мишенью.
  К Нику подошли «друзья её детства». Без подначек предупредили, что есть опасный чужак, который положил глаз на Мотьку. Соперник объявился лихо. Об асфальт чикнула пуля, за ней - вторая. Кромов, уже из-за угла, по силуэту на крыше понял, что стрелял Слон - верховод из язвы центра Кармазы - Соцгородка. Им на заре Советской власти объявили разогнанный монастырь. К кельям пристроили кухни и отхожие места, церковь стала магазином, собор - клубом. Стены не разрушили, чтобы утаить новый быт от оживлённой улицы.
  «Сделаю Слона», - поклялся Ник. Они дрались в горящем подвале «Столбов» - старых торговых рядов, названных по незастроенной галерее со сбитыми с колонн капителями. Слон хоронился в катакомбах, закрытого на ремонт универмага, греясь у костерка. Хлестаясь, опрокинули ведро с краской. Ник выполз из огня, волоча на себе поверженного врага. В переулке Слон, прислоняясь к стене, пытался выудить из пустой пачки «Беломора» папиросу.
  - Учат вас кулаками защищать свою власть? - просипел. - Мастак! В меня, словно гвозди вбиты.
   - Отец всю Войну в разведку ходил, натаскал малость, - ухмыльнулся Ник разбитыми губами.
   - А мой не вернулся. Да, не с фронта, - хрипанул свирепо Слон, - со сталинских грёбаных строек. Харю я тебе славно расквасил. Выпьем? Мне подадут.
  Он провёл Ника через подсобку ресторана в подвальный зальчик, рылся в кошельке: «На полную полтины не хватает. Пособишь?» 
  Кромов брякнул в кармане мелочью, но, решив, что наигранное жлобство унизит парня, выдал два червонца: «Флакон армянского, дальше, что хочешь». Выложил пачку «Кента» от щедрот Трепасто, которую берёг для Мотьки. Собутыльник скривился, но сигарету принял. Сердобольная буфетчица привела Нику в порядок лицо.
 Спиртное брало своё. Слон перестал надсадить при вдохе-выдохе.
  - Не я стрелял. Ты меня сделал, но там не оставил, колюсь, как на духу.
  «Стоила ли Мотька такого смертного, и, стало быть, идиотского боя? - отстранённо думал Ник. - Стоила!».
  - Я не шпана, не урка, - уверял Слон. - Форс такой у пролетариев Соцгородка дерьмового. И откуда ствол, когда под колпаком?
  - Мусора?
  - Нет, те, кто по должности не спят, - скривился собутыльник. - Я ж есть говорящий призрак Маркса-Энгельса. Кто стрелял, могу прошерстить?
  - Не надо, - повёл головой Кромов. - Тот не хотел попасть.
  - Скажу уж, - выдавил из себя Слон. - Ребятки, что к тебе по мою душу подходили, не с Кармышка.
  У Ника дёрнулись припухшие губы.
  - Нам бы не встречаться пока, - посоветовал подпольщик.
  «Когда вы будете брать власть, то потребуются организаторы. Они станут руководителями, потом - начальниками, затем - вождями, в итоге - тиранами», - поучал Степан Орлец грядущих заговорщиков. Эту инвективу Ник, расставаясь, процитировал Слону.
    …Мотька, косясь на старинную книгу, тыкала двумя пальчиками в клавиатуру машинки сталинских лет без твёрдого знака. Получилось по нормальной орфографии.
  - От меня болезнью не пахнет, - спросила, не обратив внимания на бесформенное лицо друга. Протянула листок: «О существа состав до времени смешённый…».
  - Знаю, про аборт, - Ник приподнял брови.
  - Не легло на язык, - сказала Мотька. - Вот и перепечатала грустный сонет. - Но любовь пройдёт, бесспорно, а дитё останется, - издевательски спела. - Я тебя испытать хотела.
  Выходка оскорбила.
  - Мозг бабы уж больно зависим от ее внутренностей, - брякнул Ник.
  - Карамыш или кармыш по-татарски вроде как «ребёнок родился», - заводила его подруга.
  - И фамилия у тебя подходящая - Карамышева, - насупился Ник.
  - Всё порвато-разломато и ногами растоптато, - резанула Мотька.
  - Поломато, - поправил он.
  Расхохотались и помирились. «Семейный кризис», - смеялась Мотька.
  ...«У нас с сестрой было трудное детство, росли при партии», - шутил Володька Тепасто. Когда они появились на свет, отец руководил окраинным райкомом в Молдавии, а в окна хатки постреливали забредавшие с захiдной рiдной неньки щірые.
  Тело и головёнка у парня получились, но душа дала разные побеги. «Если тебя считают хуже, чем ты есть, гордись этим», - смеялся.
  Он спокойно принял прозвище «Трепасто», ибо знал за собой сей грех, да и девочки млели: «Трепастик»
  Ник не считал, что сменил друзей. Вертевшаяся вокруг Володьки - иная среда. Суть таких бражек - ритуалы, порой их утверждение. Выпивать тужились красиво - и под Хемингуэя, и по-ремарковски. Татка была в сторонке, но участвовала. «Это не мои друзья, а Володьки», - уверяла.
  «На вас, сэр, - начёт за нерешённые проблемы страны, - теребил Трепасто отца.
  «Наследства для тебя нет, - орал тот. - Воруй из кошелька». И щедро отсыпал карманных денег.
  Трепасто увлёк Ника с Мотькой в ресторан. Кабаки в Кармазе были убоги, как встретившее их чучело услужливого медведя с подносом.
  - Холуйское животное, - сказала Мотька, косясь на Ника.
  - Смотри, оживёт и будет «День гнева», - не понял тот.
  Округлый характер Трепасто, не зацепишь рядовой грубостью. Но он чуял ситуации. В нелады с Мотькой тащил Ника с друзьями к забавным барышням из Дома косой кошки, учреждённого при царях приюта артистов. Косой - по архитектуре и страсти обитателей, кошкин - по аляповатой лепнине и нравам обитательниц.
  Тепасто-старший зов плоти понимал, но твердил отпрыску: «У бабы между ножек, кроме причинного места, есть ещё и язычок. Помни о болтливом». Слов в этих кругах боялись больше, чем дел.
  Двушки для телефонов были дефицитом. Ходили звонить в валютную гостиницу, где годились и копейки. В холле и наблюдали за проститутками-первопроходками. С Трепасто компанию не трогали. Раз подкатился тип, по-другому не определялось.
  «На хау мне такие мани? - громко ответил на его шёпот Трепасто. - И помни, что в 61-ом на Красной площади повесили валютчика Рокотова».
  «А ведь живут парни, которым всё советское по фигу», - рассуждал по-тихому.
  …Новенький «Москвич» застрял на гороховом поле. Семейка решила напрямки. Толстяк хозяин бестолково совал доски под колёса, а полнотелая жёнушка перегородила путь: «Айда, помогать!».
  Бражка возвращалась от горы Шушка, где Трепасто сцепился с местными парнями. Дорога к причалу была заказана, двинулись тропками между холмов и полей до рокады. Был виден посёлок, где останавливались поезда с юга. Равнодушно бы проследовали мимо «Москвича», но Трепасто решил каверзой затереть скандал, испортивший день. Подошли-посмотрели.
  - Тяни-толкай! - попёр мужик.
  - Налегай, - вторил сынок-жирняй лет пятнадцати.
  - Работайте, лоботрясы, - вступила в хор жена.
  - Неприятная семейка, - заметил вслух Трепасто. - Но почти люди. - Газуешь неверно, упитанный, - сказал водителю. - Пусти-ка за руль?
  - Не тыкай, - выпятился тот, но место уступил.
  Машина пошла. Трепасто, проехав несколько метров, крутанул руль и посадил «Москвич» по кузов в болотце. Вылезая, швырнул ключи в поле.
  - Ах ты, щенок! - мужик полез драться.
  Подскочил Бузон, заломил ему руки. Кромов, смеясь, отбивал тычки сынишки, а за Лёмо с Курокой погналась жена, но впечаталась в грязь. Косокошкинские барышни визжали от восторга.
  Ждали поезда, загорая у пруда.
  - Вам советская власть так ходить разрешила! - орал пожилой работяга со значком «Почётный железнодорожник», когда в плавках и купальниках ввалились в магазинчик.
  Трепасто, раздвинув очередь, положил на прилавок самую мощную из тогдашних купюр: «Сторублёвку осилите?». Хрущёвские деньги ходили несколько лет, но новых сотенных многие и не видели.
  - Молодые - все толкучие, - смирились местные.
  - Сталинский сокол, летал высоко на своём паровозе, прославлял вождя, - поддразнил ударника Трепасто, приняв от продавщицы пиво.
  Ветеран труда матерился вслед. Одна из кошкинских девиц спустила трусики, заткнув ему рот голой попой.
  «Мы для них коммунизм строим, а они…, они наследнички советских мерзостей!», - зазвенело в голове у отрезвевшего передовика.
  Милиция подошла, когда мылись у водокачки.
  - Go to hell! - отмахнулся Трепасто.
  Те не поняли, но оскорбились. Трепасто молчал, пока составляли протокол. Но сплёл пальцы, что называлось «стать в агресс». Поверх писанины расписался редким тогда фломастером.
   - That, - сказал строго, - is, - сказал резко, - all, - сказал, ставя всё на свои места.
  «Те-па-сто», - раздельно прочёл пожилой лейтенант.
   - Папаша у тебя - Иван Ильич? - спросил в слабой надежде разоблачить.
  - Ты, мусор, прекрасно знаешь, что Илья Иваныч, - с гадкой въедливостью произнёс Трепасто. - И запомни, что я Владимир Ильич, родной тёзка Ленина.
  - Документ есть? - не сдавался лейтенант.
  - Как только я достану документ, ты перестанешь работать в милиции, - нагло ответил Трепасто.
  - Вы шли по улице слишком вызывающе, - изрёк мильтон, вспомнив ослепительные ягодицы шлюшки.
   - Резиночка лопнула, - натурально покраснела кошкинская. - Посмотрите?
  - Отставить! В те годы милиция чётко знала, кому служит.
  «Для кого - монстр номенклатуры, для кого - милый папочка», - говорила Татка об отце. Она давала отходную. Тепасто-старшего призывали в Москву. Перевод в первопрестольную нежданно не состоялся, но вечеринка не отменилась.
   Ник с Таткой «поговорили» откровенно и за пределами логики. Он пришёл раньше и…
   - Титьки - главное украшение тела, - отрешённо произнесла она, застёгивая лифчик. - Кромов, - продолжила с укоризной, - тебе всё легко давалось, даже я приползла.
   - Тебя мне подали готовенькой, - огрызнуться он.
  - Интересно ещё, кто был первым? - улыбнулась Татка.
   - Зачем же наговаривала на себя?
   - Я выиграла, дотерпела, - произнесла Татка ровно. - Ты же со мной в 53-ем в Магадан не поехал, - хохотала. - Но в Москву-то поедешь? - взбрыкнула. - Поедешь, - ответила сама себе. - Это все понимают. И твоя рыбачка тоже.
   Ник, молча, внимал.
   «Я часть твоей объективной картины мира, - резонёрствовала Татка, отряхивая снег со стильно-силуэтного пальто во время прогулки. - А та наваждение мальчишеской возмужалости, - продолжала по-взрослому. - У меня всё получится. Время терпит».
   Ник понял, что Татка согласна на пополамный роман.
   «Партийная этика красива, но не учитывает подлости человеческой натуры», - писал Степан Орлец.
  «Надо на днях покалякать, - позвонил Николаю, как равному, Тепасто-старший, - потолковать без ушей».
   Тут арестовали Слона. Взяли прямо на улице. Он весело крикнул: «Встретимся на стройках коммунизма». Ник сам попросил аудиенции.
   Кармазу хотели сделать центром края. Новое имя городу придумали хорошее - Ягода. Но того пришлось казнить. Идея края себя изжила, однако успели заложить новый обком. Его огромный комод раздавил несколько кварталов со старыми лавками. Тухлой рыбой и кислой капустой, как ни странно, вонять в округе не перестало. Лифт в кабинет Николай видел впервые.
  «Партия, порой, врёт для блага народа, но раз ты коммунист, то ей лгать не