Что подняло её в такую рань? С вечера Дина начала чувствовать тревожную дрожь в груди, и сейчас, в четыре утра, тревога усилилась настолько, что лежать в кровати просто не было сил.
Дома было прохладно и тихо, маленькая дочурка сопела во сне, временами беспокойно вздрагивая. Сын крепко и неподвижно спал, набегавшись во дворе с друзьями – ровесниками, такими же сорванцами, как и он .
Дина, повинуясь какому-то внутреннему порыву, подошла к окну и откинула темную занавеску. За окном едва начинал брезжить рассвет, мутная ночная дымка, казалось, давила на оконное стекло. Но даже сквозь плотный ночной туман она уловила незаметное движение за окном. Издали, в серо-молочной мгле показалась фигура человека. Она выглядела странной: по ровной прямой дороге совершенно одиноко передвигалось высокое и худое тело, но так, как будто бы шло по ямам и колдобинам – неуверенно и спотыкаясь, казалось, ноги не слушают своего хозяина. Полевая офицерская шинель, как и положено с далёких царских времён, двадцати пяти сантиметров от полу, была скорее всего расстегнута на все пуговицы, потому что болталась при ходьбе из стороны в сторону, подобно полотнищу на ветру.
Сердце забилось гулко и так высоко, что казалось, оно вот-вот перекроет горло и дышать станет совсем нечем. В этом одиноком силуэте Дина даже не узнала, а угадала, почувствовала, поняла как-то разом, что, наконец – то, дождалась, случилось то, чему верилось с трудом все эти два года, на что и надеяться боялась, но ждала, все равно ждала каждый день, самой себе не признаваясь, что вера таяла с каждым днем.
Год 1938 – арест мужа, рождение дочери, поездки в Москву, к Главкому танковых войск, кабинеты, кабинеты. Не верилось, что не разберутся, что не снимут тяжелых обвинений в измене, в предательстве с мужа, святого человека, преданного, верного своему делу, партии, семье, Родине.
Сбежав из дома, из семьи в Красную армию, с 14ти лет он (прибавив себе возраст на пять лет больше) начинал свой боевой путь пулеметчиком на тачанке в конармии Будённого, прошёл через польский плен, потом учеба в партийной школе, курсы в Сумской артшколе.
Этот год неизвестности закалил её так, что Дина была готова к любой вести, но надежда, маленькое теплое зернышко прежнего счастья, не исчезла вместе с мужем той страшной темной ночью, а теплилась, жила в ней и грела её все эти долгие трудные дни.
В парадной глухо хлопнула дверь, сухие и еле слышные шаги приближались всё ближе и ближе к квартире. Тихий стук по ручке – их условный знак. Как долго она ждала этого звука, вскакивая ночами и жадно прислушиваясь к тому, что происходит за дверями.
Муж зашел в дверь, молча постоял с закрытыми глазами, было видно, дорога утомила его, два года, проведённые в камере, давали себя знать. На грязно-серой шинели ни погон, ни пуговиц.
Ни слова, ни взгляда, просто прошёл на кухню, взял табурет, сел, обхватив голову руками, и так сидел долго, казалось, очень долго.
- Дина, у нас есть водка?
- Конечно, есть, сейчас достану.
- И селёдки…
Боже, мой, никогда прежде она не слышала, чтоб муж говорил про солёную рыбу, а уж есть, так говорил, что и не пробовал ни разу, терпеть не мог запаха, а не то что бы положить в рот и проглотить.
Это потом он расскажет, что кормили в тюрьме часто одной гнилой пересоленной рыбой, сутками после неё не давая ни глотка воды. Много было и других способов издеваться и ломать человека.
Но в тот первый день, услышав его просьбу, у неё вдруг рухнула внутри плотина, которую с трудом она удерживала эти два тяжёлых года. Закусив губу, чтоб не выдать рыданий, она накинула платок и метнулась в подвал, где держала скудные запасы провизии.
А потом два года непривычной гражданской жизни, город на Волге, завод, цех металлопроката.
И начало войны, снова шинель, вернули звание, опять родные бронетанковые войска, долгие и суровые военные годы. Сначала бои с Германией, потом на Дальнем востоке с Японией, пять тяжелых лет войны, до сентября 1945 года.
К нашему счастью, вернулся мой дед домой осенью сорок пятого живым и невредимым.
Мой социон.
Многогранный Бальзак.
Скромность и терпение.
