1
Замечательно чувствовать себя женщиной!
Больше не нужно притворяться, лгать, изворачиваться и пугаться каждого взгляда.
Только… неуютно как-то. Ох, и незавидна доля женщины в этом дремучем веке. Она – служанка у мужа-господина. В лучшем случае. А то и вовсе, рабыня, вещь, с которой хозяин может делать все, что заблагорассудится. Незамужней же втройне тяжелее – заступиться некому, похотливые мужики видят в ней лишь легкую добычу.
Есть, конечно, аристократки, вроде фон Борк, независимые и властные. Есть, наконец, английская королева. Но это исключения, подтверждающие правило.
Мое положение и вовсе плачевно – одна среди изголодавшихся по женскому телу мужчин. К тому же, пленная пиратка. Большинству из них, наверняка, без разницы, кем числилась я на «Единороге»: лекарем или матросом. Захвачена на английском судне, отбитом у пиратов, была с ними в команде – значит преступница. В глазах этих людей моя вина усугублялась еще и тем, что продолжаю носить мужское платье. Им, поди, и невдомек, что другого у меня просто нет и взять неоткуда.
Я видела: матросов сдерживает лишь присутствие на судне офицеров и железная дисциплина. За любую провинность полагалось суровое наказание, вплоть до килевания – протягивания нарушителя под килем корабля. Меня объявили военнопленной, следовательно, я подпадала под юрисдикцию Англии. Закон формально гарантировал защиту от посягательств на честь женщины.
Очевидно, чтобы не подвергать матросов искушению, капитан велел «поместить пленницу на «Святом Эдварде» в каюте с крепкой дубовой дверью и надежным замком». В прежней каморке на «Сирене» я пребывала бы в постоянной опасности быть изнасилованной.
Мне позволили взять с собой сундучок – все «движимое имущество».
Собственно, взаперти я сидела лишь ночью, днем же могла выходить на палубу беспрепятственно. А чтобы не ела даром королевский хлеб, меня определили помощницей лекаря Сэма Тревера.
Официально мой коллега именовался корабельным хирургом, как всем нам с детства знакомый Лемюэль Гулливер. Болезненно худой, анемичный, с впалыми щеками, доктор, похоже, сам нуждался во врачебной помощи. Недуг, точащий его изнутри, наложил отпечаток на характер лекаря. Был он брюзглив, желчен, придирчив – полная противоположность другому любимому персонажу, стивенсоновскому доктору Ливси, добряку и жизнелюбу.
Хирург обедал у себя в каюте, когда я, согласно приказу капитана, явилась к нему, чтобы засвидетельствовать почтение и получить указания. Вооруженный ножом, больше похожим на кинжал, чем на столовый прибор, и вилкой с двумя зубьями, Тревер терзал кусок мяса, лежащий перед ним на тарелке. Мое появление вызвало недовольство служителя Эскулапа.
– Извините, сэр. Кажется, я помешала? Зайти позже? – вежливо осведомилась я.
Тревер буркнул нечленораздельно и указал глазами на свободный табурет.
Я было подумала, что он предложит разделить с ним обед. Наивная. Джентльмен не спеша доел, сопроводив трапезу доброй порцией виски, потом долго ковырялся в зубах щепкой.
– Вид у вас, моя юная леди, – начал он ехидно, – точь в точь как у вора, что промышляет на ярмарке. Носить мужское платье! Женщине! Фу, как непристойно! И не говорите, будто обстоятельства заставили вас поступить подобным образом.
Я промолчала, скромно потупив глаза – сделала вид, что стыжусь своего наряда.
Тревер, закончив «воспитательную» часть беседы, перешел к расспросам: где и как училась врачеванию, с какими болезнями и ранами приходилось иметь дело.
Новый начальник, кажется, остался доволен ответами.
– Говорите вы складно, мисс… э-э, как вас там?
– Жанна, – подсказала я.
– Мисс Жанна. Надобно, однако, проверить вас в деле. Usus efficacissimus rerum omnium magister (Практика – лучший наставник в делах). Вы хорошо знаете латынь? Нет?.. Разумеется, чего же ожидать от недоучки из варварской Московии! Тем более, от женщины!.. Однако, пойдемте к нашим больным.
Мы находились в открытом море. «Святой Эдвард» и израненная «Сирена» шли на запад, к берегам старой доброй Англии. Ценный приз, корабль, отбитый у пиратов, должен быть передан судовладельцу. За приличное вознаграждение, разумеется. Часть экипажа галеона перешла на «Сирену», поэтому на «Св. Эдварде» стало свободнее, чем обычно бывает на судах. Все раненые – девять моряков, пострадавших при столкновении с командой Роде – содержались в отдельном кубрике.
Я ошиблась, думая, что Тревер устроит «экзамен», спрашивая, как надлежит поступать в каждом конкретном случае. Нет, никаких вопросов он не задавал – сразу поручил делать перевязки. Отныне это становилось моей обязанностью. Кроме того я должна готовить лекарственные снадобья и ухаживать за тяжелоранеными (их было двое), то есть выполнять обязанности и сестры и санитарки. Тревер, фактически, спихнул на меня всю работу.
Тяжелый, на самом деле, труд. В тесном кубрике стоял густой запах крови и мочи. Больные все время стонали, плакали или ругались, досаждали просьбами: одни хотели, чтобы им почитали Библию, другие требовали выпивки. Случалось, приставали, распускали руки (им стало известно, что я женщина, да еще пленная с пиратского корабля). Порок и благочестие смешались тут самым причудливым образом.
– Помолитесь за меня, дорогая сестра, – просил молодой парнишка, совсем еще мальчик. Он тяжело умирал: прострелена грудь. Я ничем не могла помочь.
– Хорошо, – обещала я, стараясь утешить несчастного.
– Иди ко мне, милашка! – слышалось с другого конца каморки. – Я тебя приголублю.
– Пошел ты! – отвечала я по-русски, и добавляла непечатно.
– Гы-гы-гы, – ржали легкораненые, не понимая слов. Их мой гнев забавлял.
Офицеры сюда не заглядывали, отчего дисциплина сильно «хромала». Пожаловаться на хамские выходки я не могла. Будучи фактически бесправной, вынуждена терпеть, стиснув зубы, или огрызаться, давая «ловеласам» повод для веселья.
Мистер Тревер в обращении со мной использовал старый как мир принцип: я начальник – ты дурак. Не упускал случая поехидничать над «недоучкой из варварской страны», выпячивал свою «ученость», сыпал латынью. Надутый индюк. Посмотрела б я, попади он к нам в «скорую». Максимум, что ему доверили бы – горшки выносить.
Но действительность такова, что подавать больным «утку» приходится мне.
2
В Северном море штормило. Дувший с ночи крепкий норд-ост к утру перешел в очень крепкий, а тот разгулялся до шторма. Нас основательно потрепало, но причин для беспокойства как будто не было, тем более, что к полудню ветер стал стихать. Но, как оказалось, ненадолго. За каких-нибудь полчаса шторм набрал прежнюю силу.
Обоим кораблям грозила серьезная опасность: ветер гнал их к острову Гельголанд, северный берег которого – непрерывная цепь отвесных утесов. Я уже имела возможность полюбоваться ими, когда «Единорог» из Антверпена шел к Датским проливам. Запомнились отвесно падающие в море красноватые скалы и одиноко торчащая «башня» - глыба до полусотни метров высотой. Моряки зовут ее «Длинной Анной». Очень эффектное зрелище, но для корабля верная гибель – шваркнет о скалы, разобьет, как пустой орех.
Сначала я сидела в «лазарете», занималась больными. Они, осознавая опасность, притихли, старались не гневить Бога. Раненый в грудь парнишка умер этой ночью, но заниматься им – спускать тело в море – не время. Его завернули в парусину, как в саван, и оставили на месте.
В обед, когда буря стала чуть стихать, кто-то из матросов принес раненым поесть. Я, воспользовавшись перерывом, вышла из кубрика и больше не стала туда возвращаться. Поднялась на палубу.
Сразу увидела капитана. Он стоял на мостике, рядом с рулевым. Тот что-то говорил, указывал рукой прямо по курсу. Там над волнами темной громадой вставал скальный массив.
Я обратила внимание: у нас все паруса убраны, корабль идет под одними снастями. Слева по курсу примерно в трех кабельтовых виднелась качающаяся на волнах «Сирена». Тоже с убранными парусами.
Ветер налетал порывами, свежел, вновь набирал силу. Скалы медленно, но верно приближались.
Капитан прокричал команду ставить марселя и кливер. Для «Сирены» подняли сигнал «делай как я». Это было очень опасно (даже я понимала), но без парусов корабль становился игрушкой ветра и волн.
Шторм опять разыгрался не на шутку. Ветер сбивал с ног. Чтобы не свалиться, пришлось крепко ухватиться за снасти. Но я не и думала уходить с палубы. Все поглядывала на капитана Хоума, не сознаваясь себе, что любуюсь этим молодым красивым мужчиной.
Чем-то он напоминал актера Виталия Соломина – рыжеватый, с открытым добрым лицом. Носил усики и бородку, которые его не старили, скорее подчеркивали молодость – лет двадцать пять, не больше. Мой ровесник.
Капитан стоял за штурвалом, напряженно всматриваясь вдаль, отдавал короткие приказы помощнику. В его руках была теперь судьба корабля и наши жизни. А я, подобно влюбленной в учителя школьнице, пялила глаза, не думая об опасности.
Грохотало. Ослепительные вспышки молний сопровождались небесной канонадой, заглушающей вой ветра, силящегося изорвать паруса. Потоки соленой воды то и дело обрушивались на палубу. «Надо было привязать себя», - думала я запоздало, изо всех сил держась за шкот. Стало не до девичьих грез. Просто страшно.
Сейчас или разобьемся о скалы, или…
Матерь Божья, защити меня, грешную!
Краем глаза я заметила: утесы остались справа по борту. Прямо по курсу был пологий берег.
Корабль содрогнулся от киля до верхушек мачт. Мы сели на мель.
|