Рассказать и о мамкиных родителях?.. А жили они тоже крепко. Двор у них был просторный, рубленый… конюшни, закутки, амбары, подвалы, рига. Как муку смелють, там и хранять, да и крупу там же рушили, масло отжимали. Бывало, так и стоял на кухне бочонок с конопляным маслом. Скотины мно-ого у них было! Три лошади, две коровы, овцы, свиньи, жеребенок, телята. Ну-ка, попробуй накормить-напоить это стадо! Вот и сеяли гречиху. Да в два-три срока, какая лучше уродить, и солому гречишную на корм скоту запасали.
Деда Ляксея Писаренкова, маминого отца, я хорошо помню! Глаза-то у него голубые-голубые были. Бывало, как пригреить весна, так и приедить к нам на своей старой лошади с белым пятном на лбу. Кони-то у него и ишшо были, но он любил и берег эту, старую. Скажить так-то:
- Она, - по мне. Быстро не бегаить, вот и я...
Да и повозка у деда Ляксея... У нас на Ряснике на таких не ездили, издали его было видать, вот, бывало, и бягим встречать. Гостинцев нам привезёть, хлеба мешок, огород вспашить, засадить.
А было у дедушки пятеро детей, - две дочки и три сына: старший Иван, потом Николай и младший Илия. Бывало, как возьмутся рожь жать, так сколько ж за утро скосють! Дядя Илюша особенно сильный был. Рассказывали, поедить с мужиками в извоз и если вдруг покатятся сани под раскат, так подойдёть да как дернить их за задок! Так сразу и выташшыть. И был дед Ляксей грамотный, начитанный. Помню, сойдутся к нему мужики в хату, и начнёть им книги божественные читать про святых, про чудеса разные, про конец света:
- Опутается весь мир нитями, и сойдутся цари верный и неверный. И большой битве меж ними быть. И будут гореть тогда и небо, и земля…
Си-идять мужики на полу, на скамейках и слушають… Маныкин, Зюганов, Лаврухин, Маргун, а бабы прядуть, лампа-то у деда хо-орошая была, видная! Ну а мы, дети, бывало и расплачемся, что земля и небо гореть будуть, а он:
- Не плачьте, детки. Всё это не скоро будить. Много годов пройдёть, и народ прежде измельчаить.
- Дедушка, а как народ измельчаить? – спросим.
- А вот что я вам скажу... - И хитро так улыбнётся: - Видите загнетку в печке? И тогда на ней четыре человека рожь молотить смогуть. Уместются! Да-а, вот таким народ станить. Но цепами молотить уже не будуть, а всё машинами. И ходить не стануть, всё только ездить. - А потом и прибавить: - Не плачьте, дети, после нас не будить нас. - Это он ча-асто любил повторять: - Бог, дети, как создал людей, так сразу и сказал им: живите, мол, наполняйте землю и господствуйте над ней. И Бог вовси не требуить от нас такого поклонения, чтоб молилися ему и аж лбы разбивали, ему не этого надо. Бог - это добро в душе человека. Добро ты делаешь, значить, и веришь ему.
Вот так и понимал религию. Ну, а бабушка Анисья не такого понятия была и бывало, как начнёть турчать:
- Во, около печки кручуся и в церкву сходить некогда.
А дед и скажить:
- Анисья, ну чего ты гудишь? Обязательно, чтолича, Бог только и в церкви? Да Бог везде. Вон, иди в закутку коровью и помолись, Бог и там.
- Да что ты говоришь, Ляксей! Господь с тобой!
- А как же, Бог везде! И в поле, и в лесу, в хате нашей, в закутке.
Во, видишь, как он… А ей обязательно надо было в церькву идти, стоять там, молиться, поклоны класть. Да и в нечисть разную дюже верила. Бывало, пойдёть в стадо корову доить, нясёть молоко в доёнке, так обязательно и прикроить её, - не заглянул бы кто! Если корова отелилася, да вдруг сосед пришёл и что-нибудь попросил, ну, тогда-а!.. А если корова молока не додала или вымя у неё загрубело, то и вовси: или чёрт подшутил, или ведьма подворожила. Ча-асто нам рассказывала, как раз под праздник пошли они с отцом рыбу ловить, да и подцепили сетью такой улов, что никак не вытянуть!
- Подташшыли мы его к лодке, сунулися к нему, а из сети вдруг как лезить голова ужасная! Черная, лохматая и незнамо на что похожая. Отец чуть опомнился и скорей «Да воскреснет Бог» читать. Ну, голова эта как шарахнется с в воду! И ушла в глубину. - Еще и прибавить обязательно: - Так что не грешите, ребятки. Ведь мы-то как раз под праздник поехали рыбу ловить, не помолилися, вот и выташшыли чёрта.
А дедушка улыбнется и скажить:
- Не верьте вы ей, старой, детки. Ночь-то ясная тогда стояла, теплая, вот сомы и выходють в такие ночи на поверхность, его-то они и подцепили.
Не любил он всех этих приходней деревенских и во всем искал другие причины: скотину или не докормили, или недоглядели в чем, или болезнь какая приключилася… Да нет, обряды и он соблюдал, как без этого? Тогда-то, если не поговеешь в Великий пост и, случись, помрешь, так с тобой и хлопот не оберешься. Ну, если только по какой причине уважительной не поговел, а если просто заблаженничал, то тебя батюшка и хоронить не станить. Но, конечно, на лавке лежать не останешься, похоронють, но канители не оберёшься, да еще и в Орел придётся ехать, к архиерею за разрешением, вот дед всегда и говел... А как же, и в церковь ходил. Там ведь часто дети его пели, когда маленькими были… дядя Коля, дядя Ваня и мамка. У нее зво-онкий голосок был! Она-то нам и рассказывала, что под Пасху ходили они обязательно на спевки, и когда потом торжественная служба шла, то мальчики становилися по бокам, а мамка - в серёдке, и вот как запоють «Аще во гроб»!.. Так кто в церкви был, все и плакали. Да и дедушке раз чуть плохо ни стало от их пения, аж к стенке прислонился... аж мороз по зашкурью пошел! Во как пели.
Ну, а потом у Писаревых всё как-то под откос пошло. И началось со среднего сына, дяди Коли. Забрали его в солдаты, служил он там писарем, а когда вернулся, стал болеть. Раз так-то встал утром, ходить по хате да все приговариваить:
- Ох, томно мне что-то, томно...
Мать - к нему:
- Колечка, да что с тобой?
А он то туда пойдёть, то сюда, а потом так-то вышел в сад, обнял дерево и стоить. Дедушка видить такое дело да думаить: и что это Коля мой в такой позе? Подходить к нему и за плечо… а тот ему на руки и упал. И помер. Ну, бабушка как обмерла!.. Чуть очухается, и опять в обморок, вот почти и не видела, как сына хоронили. А когда схоронили, начала чуть отходить, и заладила: как что – и на магилку. Дед – к ней:
- Ну что ж ты всё ходишь? Сын наш христианин был, воин, и за это ему на том свете спасение будить, а это всё теперь - прах, земля.
Никак её не унять! Уйдеть да уйдёть. И цельный день там проплачить. Запряжёть дед лошадь, да за ней. Привезёть, а она - опять:
- И куда ж вы моего Коленьку дели? Это ж вы не его зарыли, не его...
Ну, наконец, пошел дед к батюшке: что, мол, делать, хоть отрывай сына. Нет, не дал тот согласия. Так пришлось в Орел ехать к архиерею, только он и разрешил. Ну, когда отрыли, как она глянула!.. И опять обмерла. Но все ж потом ходить на могилку перестала.
Стали хозяйство вести старший Иван да младший Илья. А Ильюшка был такой своевольный! Он же коней очень любил, так даже я помню, как раз стал объезжать жеребенка, а тот и сбросил его, и поволок за собой, тулуп и порвал. А тут праздник как раз, как в таком на людях показаться? Так домой портного приводили, что б зашил.
Ну, через какое-то время после смерти дяди Коли надумал дед Илью женить, с женой, мол, дело спокойней будить. Женили, а его и призвали в солдаты. И стал он там на призах лошадиных играть. Сколько ж наград у него было! Помню, приезжал раз на побывку и показывал, а наши всё-ё шумели: он, дескать, татарку себе там завел.
Ну, уехал опять на службу и больше не вернулся... Да на призах погиб, лошадь его наткнулася на что-то. И никто его хоронить не поехал. Бабка опять без памяти валялася, дед совсем старый стал, задыхался, а у невестки ребенок как раз родился.
Остался Иван. На войну* его не взяли, он же один кормилец на всю семью был, все хозяйство на нем держалося. Но позже, когда коммунисты надумали его раскулачить* и сослать в Сибирь, мужики воспротивилися: да что ж вы, мол, делаете!.. последнего мужика у деревни отымаете, который в земле смыслить! Вот и не тронул его сельсовет. А когда колхозники собрали первый урожай и повезли с красным флагом сдавать, то посадили дядю Ваню впереди и этот флаг ему в руки сунули... Уважало, значить, его общество-то, а Катюха Черная подскочила к нему да как закричить:
- Кулак, и будет наш флаг везти?
И вырвала из рук... Ну да, она ж комсомолка* была, что с нее взять? Пришел дядя Ваня домой расстроенный, ведь она, Катька эта, такая сволочь была! Ну-у брехать что зря повсюду начнёть? Тогда же из колхоза могли выгнать и в Сибирь сослать. А у него уже сын подрос, тоже Ванюшкой звали, и умница был, грамотный! Он-то и говорить бате:
- Не бойся, папаш, я за Катькой поухаживаю.
И подкатился к ней... Так больше не тронули коммунисты дядю Ваню… А сына его, Ванюшку, потом в последнюю войну* убили. Сразу погиб, даже ни одного письма не прислал. Помню, проводила его тетка моя на вокзал, идёть оттудова и вся от горя аж зеленая, а я возьми да скажи:
- Тетенька, да ты хоть поплачь.
- Ну что ты, Манечка! - испугалася, да шепчить: - Ведь нам на вокзале наказали гордиться, а не плакать. Разве ж можно! А то увидють.
- Ну и пусть видють. Что ж, разве сына родного не жалко?
- Не-е, не буду. Я лучше дома наревуся.
Во, видишь, какие наказы власть давала...
Ну, а после войны, когда немец уходил* и весь Карачев палил, семья дяди Ванина перебралася жить в погреб. А как раз осень начиналася, дожди… потом и морозы ударили, вот старики и попростудилися. И там-то, бедные, в подвале этом и померли... Да нет, дедушку Ляксея похоронили еще в гражданскую войну*. Помню, тоже разруха была, голод, холод и мамка одна на Масловку ходила его хоронить, а нам не довелося… Да не в чем было пойти, ни обувки, ни одёжи. Сидели на печке да ревели... И бабушка Анисья тоже вскорости... Она ж на еду пло-охая была, а тут как раз ни булочки, ни сахарку. Всё-ё просила перед смертью:
- Чайку бы мне с булочкой, чайку...
Так-то заплошала, заплошала, да и померла. Вскорости за дедом отправилася.
*Первая мировая война. 1914-1918.
*Раскулачивание – С 1928 года под лозунгом «Уничтожим кулака как класс» - политические репрессии, применявшиеся в административном порядке органами власти.
*Члены коммунистического союза молодёжи, комсомольцы.
*Великая Отечественная война. 1941-1945.
*Освобождение Карачева от немецкой оккупации 15 августа 1943-го.
*Гражданская война в России – 1917-1922 годы.
Фото: Такими могли быть мои предки.
