гулял по увольнениям не музыкант, не певец и не танцор, а просто рядовой Валентин Палуб. Не владел Палуб ни музыкантским, ни балетным, ни каким бы то ни было другим фольклором, и понятия не имел о бемолях-мелизмах-баллонах и прочей лабуде. Зато владел он в совершенстве тонкостями искусства стукача, а кроме того умел доставать в любое время дня и ночи горячительные напитки в виде водки или дешёвого вина для нужд сверхсрочников или офицерского состава, не забывая, впрочем, и себя сирого. А по всему по этому благодарность офицерского состава постоянно выражалась в увольнительных записках оному рядовому Палубу Валентину.
Для всех остальных срочнослужащих эта лафа продолжалась довольно долго, однако всему на свете приходит конец. Пришёл он и этой лафе. Пришёл закономерно и ожидаемо в лице вернувшегося из очередного отпуска заместителя начальника ансамбля по художественной части старшего лейтенанта Михаила Процянко. Работал Процянко в ансамбле, вернее, служил, не первый год, окончив в своё время отделение военных дирижёров Московской аж консерватории.
Заглянул, выйдя из отпуска, Процянко к Нелюдову с вопросом: «А где у нас рядовой Шевченко болтается? Он мне нужен».
Между нами говоря, болтался рядовой Шевченко в это время в женском общежитии Уральского политехнического института, в комнате №123 в объятиях полуодетой Светочки, а может быть Танечки или даже Риточки, держа в правой руке на отлёте стакан портвейна №72, но в трактовке младшего лейтенанта Нелюдова это прозвучало чуть-чуть иначе.
- Здравия желаю, Миша. Хорошо, что ты вернулся. Прости, я тут обедаю… Ты чай будешь? Я только что заварил…
- Да нет, спасибо. Шевченко мне нужен.
Отодвинув в сторонку расстеленную газетку, на которой покоились початый бутерброд с селёдкой и два пирожка с неизвестной начинкой, Нелюдов глотнул чайку и весомо произнёс: «Шевченко я отправил в увольнительную, у него нотный стан кончился. Пока не найдёт, я ему сказал, чтоб не появлялся мне на глаза».
От такого заявления у Миши Процянко самопроизвольно открылся рот и в глазах утвердилось некое подобие жалости к говорившему.
- Что у него кончилось? – не веря услышанному переспросил он.
- Нотный стан кончился, - со знанием дела повторил Нелюдов, - причём закончился ещё вчера утром, а он мне об этом только вечером сообщить изволил.
Поражённый Процянко молчал, пытаясь сообразить что-нибудь.
- Вот Карпов Коля молодец. Ему батман стал ногу натирать, он сразу пришёл. Лучше вовремя новый заказать, тем более, что по знакомству, бесплатно, чем потом в госпитале…
- Что ему ногу натирает?
- Батман…
- Какой батман?
- Откуда я знаю, какой? Гранд, кажется. Мал он ему… Коля ни тренироваться, ни танцевать не может… Да, вот, посмотри список увольнительных на сегодня…
И лейтенант Процянко посмотрел…
Кое-кто может подумать, что я шучу и всё выдумываю? Если бы так! Впрочем, все имена и фамилии действующих лиц это истории подлинные. Можете спросить у любого, если не верите мне.
Разговор в кабинете продолжался долго, очень долго. Сколько? Никто не знает. Но все знают, что итогом этого разговора был… как бы помягче сказать? Нет, лучше промолчу, итак все поняли.
Впрочем, был ещё один итог этого разговора: Нелюдова буквально перекашивало, стоило кому-нибудь произнести слово форшлаг, тошнило от мелизма, бемоль вызывал бурный прилив гнева, а батман – судорогу.
Пора, однако, вернуться к рядовому Малиновскому, выходящему из кабинета замначальника с вожделенной увольнительной в руке, да ещё на двое суток!
Отбыв из дома офицеров, где была база ансамбля, непосредственно в детский сад за маленьким сыном, дальше он исчез из круга нашего общения ровно на обозначенный в увольнительной записке срок.
Утро третьих суток началось, как всегда, с общего построения. Всё протекало буднично и обыкновенно, за исключением одной детали: в строю рядовой Малиновский стоял не один, он держал за руку малютку лет около трёх в синих штанишках на перекрещенных лямках, клетчатой рубашке и летних сандаликах. Малый ковырял в носу, а рядовой Малиновский, дёргал его руку и что-то шипел, стараясь быть неслышным.
Неслышным быть Малиновскому не удалось, несмотря на все усилия.
При виде малыша младший лейтенант Нелюдов, даже несколько смутился, хотел было рядового Малиновского вывести из строя и объявить очередное взыскание, но почему то просто по-человечески вдруг спросил: «Девать некуда, что ли, пацана?»
- Некуда, - подтвердил Малиновский, - Карантин в садике, - дёрнул малыша за руку, чтобы не ковырял в носу, а сам потупился.
- А как же тренировка?
- Не знаю.
- Ладно, давай его в кабинет к зампоАХЧ. После обеда разберёмся.
Пробудившаяся не к месту в Нелюдове жалость сыграла со всеми шутку, но он ещё не подозревал об этом.
Виолончелист Малиновский завёл сына в кабинет заместителя по хозяйственной части пожилого добродушного Виталия Матвеевича, и все отправились по своим, так сказать, рабочим местам, на репетицию.
Малыш Малиновский, получив от папы строжайшей строгости наказ вести себя тихо, как только папа скрылся за дверью, тут же начал наказ исполнять по мере возможности, то есть залез пальцем в письменный прибор на столе и вытащил оттуда гигантскую кляксу. Клякса с пальца сорвалась и угодила именно туда, куда было надо - на финансовую ведомость. Спокойный обычно Виталий Матвеевич пережил эту неприятность, лишь слегка вздрогнув. Он промокнул кляксу пресс-папье и протянул юному Малиновскому платок: «Немедленно вытри руки! В чернильницу лезть руками нельзя! Разве тебе папа не говорил?»
- Нет, не галявиль! - объявил отпрыск и потянулся посмотреть на запачканную ведомость. Чтобы удобнее было тянуться, он схватился руками за счётный аппарат «Феликс», от чего тот поехал, и оба успешно рухнули на пол. Падая, малыш поддел ногой корзину для бумаг, от чего всё её содержимое разлетелось по кабинету.
- О, боже! - воскликнул зампоАХЧ, и ринулся поднимать юного альпиниста. У того на глазах стояли слёзы, но он мужественно вытерпел, пока его поднимали, отряхивали, водили умываться, и даже не проронил ни звука, пока оттирали пальцы послюнявленным платком.
Однако, когда Виталий Матвеевич вернул его в кабинет, малютка умудрился: а) во мгновение ока разбить цветочный горшок с подоконника, б) опрокинуть вешалку с одеждой, в) оседлать Виталия Матвеевича с радостным возгласом «лосядка!» в тот момент, когда зампоАХЧ ползал по полу, собирая разбросанное содержимое корзины, г) оказаться на столе, несмотря на яростное сопротивление…
Часа через полтора от начала событий Виталий Матвеевич не выдержал. Он, проявив несвойственную ему обычно поспешность, заскочил в кабинет Нелюдова, но того не оказалось на месте. Тогда он ринулся к Процянко и слёзно начал умолять прекратить пытку.
Процянко, который только что появился, так как с утра находился на совещании в штабе округа, был не в курсе происходящего и поспешил на помощь. Зрелище, открывшееся его взору, могло потрясти до глубины души любого.
На роскошном письменном столе стоял на четвереньках перемазанный чернилами малютка без своих синих штанишек и повторяя: «Я хасю пи-пи!» радостно брызгал на помятые армейские бумаги. Штанишки висели на рамке грамоты с благодарностью Военного совета.
После того, как два взрослых человека, два кадровых офицера смогли одеть на малыша штанишки, попытались спасти раскисшие бумаги, накрыли промокшее зелёное сукно стола какими-то тряпками и препроводили непоседу в другой раз умываться, общим собранием было решено поместить удальца в кабинете Процянко, но при одном условии: он не будет ни к чему прикасаться, а будет играть на диване, иначе папу посадят на гауптвахту и он не купит мороженное.
Нимало не подумав, малыш утвердительно кивнул головой и действительно минут десять сидел на диване тихо, перебирая в картонной коробке какую-то ерунду. Коробку принёс Виталий Матвеевич, пересыпав в неё из закромов всякую мелочь для развлечения дитяти.
Процянко уже было внутренне возрадовался, да рано.
- Дядь, а сто это? - малыш протянул пустую баночку из-под сапожного крема.
- Крем, сапоги чистить, - вздрогнув ответил он.
- Дядь, а сто такое клем?
- Это… это такая штука… чтобы сапоги блестели.
- Дядь, а у тебя есть сапаги?
- Есть.
- А где ани есть?
- В шкафу стоят?
- В каком скафу?
- Вот в этом.
- А засем ани там стаят?
- Потому что я их туда поставил?
- А засем ты их туда паставиль?
- Извини, дружок! Ты мне мешаешь работать.
- А засем тибе лаботать?
- Я занимаюсь важным делом, а ты мне мешаешь. Помолчи, пожалуйста, хорошо?
- Халасо.
Пять секунд тишины.
- Дядь, а это сто? - малый крутил в руках поломанную кокарду.
- Это от военной фуражки. Кокарда.
- А засем какалда?
- Чтобы знали, что ты военный.
- А засем ваеный?
- Господи! Я просил тебя помолчать, мне надо работать.
Ещё пять секунд тишины.
- Дядь, а это для сиво?
- Это… - несчастный старший лейтенант обомлел: в руках у малыша он увидел кобуру, - Не трогай! Положи немедленно! Это нельзя!
Процянко выскочил из-за стола и мигом выхватил кобуру. Кобура была ПУСТАЯ!
- Где ты это взял! - почти заорал он, - Где взял? Отвечай!
Лицо младенца сморщилось, предвещая рёв!
- Скажи мне, где ты взял эту штуку, а то… а то… - он понятия не имел, что будет, «а то…»… Наконец счастливая мысль посетила растерянного старшего лейтенанта: «А то я твоего папу уволю!»
Незнакомое малышу слово неожиданно произвело нужный эффект.
- Я это взяль там, - он указал пальчиком на тумбочку.
Молния воспоминания вспыхнула в мозгу Процянко. Он метнулся к тумбочке и мгновенно выдвинул ящик. Слава Всевышнему! Пистолет лежал нам.
- Никогда! Слышишь, никогда нельзя брать это! Чужие вещи брать нельзя! Понятно?
- Я иглал!
- Чужие вещи - не игрушка!
Шкодник молчал, насупившись.
Немного успокоившись, Процянко спрятал пистолет в кобуру, кобуру положил в сейф и вернулся к делам. Однако на этом ничего не закончилось.
- Дядь, поиглай со мной! - попросил младший Малиновский и попытался влезть и на стол Процянко.
- Нет! Мы договаривались, что ты будешь сидеть тихо на диване. Договаривались?
- Дагараливались!
- Вот и сиди тихо.
- Эта сто у тебя? - маленький пальчик указывал на погоны.
- Это погоны, моё звание.
- А как тибя звать?
- Меня дядя Миша звать.
- А засем тибе пагоны?
- Чтобы знали, что я офицер?
- А засем ты афисель?
- Офицер, это начальник над солдатами. Твой папа солдат, а я его начальник.
- А засем насяльник?
- Слушай, ты снова мне начал мешать. Пожалуйста, помолчи!
- А засем памалси?
…
Процянко мужественно продержался очень долго, целых сорок минут.
В самый разгар репетиции ансамбля он возник в зрительном зале с пачкой каких-то бумажек в руке и начал делать отчаянные жесты дирижёру. Тот постучал палочкой, строго посмотрел на старшего лейтенанта и объявил: «Пять минут перерыв!»
Пока все курили, трещали последними анекдотами и разминали затёкшие ноги, можно было видеть, как Процянко в ужасе что-то говорит дирижёру, начальнику ансамбля майору Холченкову, а тот делает изумлённое лицо и что-то строго бурчит. Странный разговор продолжался значительно дольше объявленного времени, а закончился совершенно неожиданно.
- Рядового Малиновского ко мне! - приказал майор Холченков, и когда тот появился, счастливый
