Обзавелися мы тогда коровкой, а она молоко жирное давала, желтое! Мамка как понесёть его на базар, а её уже там и ждуть. Потом и поросят завела, ведь без коровы трудно с ними, а с коровкой-то... Пляснешь им молочка в корыто, а они и сожруть, что ни намесишь. Вырастишь, продашь... Как ты думаешь, легче прожить стало?
А раз так-то зарезали мы поросенка, собралися засолить. Пошел Сенька в магазин, купил яшшыков, разбил их, чтобы вечером по-своему сбить, а дошшечки с гвоздями положил на грубку*, чтоб дети ноги не накололи. И что б сразу повыташшыть гвозди-то!.. И вот вожусь я так-то дома и слышу: Витька мой во дворе заплакал. Выбегаю, а он оказывается снял с грубки эту дошшечку с гвоздями, да и наступил на нее. И наколол ногу. Выхватила её у него, нашлепала по заднице, а на ногу и внимания не обратила, - крови-то нету, ну и ладно, - а он часа через два и застонал: ножка болить, ножка болить. Посмотрела опять, - ничего вроде нету. Уложила спать, а ночью он опять: ох да ох, ох да ох! Стала народными средствами лечить, да растопила сала свежего, ножку этим салом растерла. Вроде бы полегчало ему, а к утру... А к утру уж так застонал мой Витя, так застонал, что и на крик закричал. Сенька проснулся, как глянули! А нога у него аж синей сделалася. Подхватилися да в больницу, а там главный врач посмотрел и говорить:
- Гангрена. Отнимать ногу надо.
- Нет, не будить этого! – плачу, кричу: - Лучше пусть помрёть, чем с этих пор без ноги!
Ведь четыре годика ему тогда всего и было! А врач опять:
- Вы же ребёнка погубите, сами его убиваете.
Нет. Я - своё!
И так прошло три дня. А я-то не сплю, всё рядом с Витькой моим сижу, шататься аж стала. Ну, пришел Сенька сменить меня, ушла я домой отдохнуть, поспала сколько-то, прибегаю опять в больницу, глядь: а Витьки моего и нету в кроватке! Где ж он? А фельдшер шепчить:
- На операцию его понесли. Ножку отнимать будут.
Я… где была! В глазах потемнело. Не помню, как вскочила в эту операционную… а Виктор уже на столе ляжить и сестры все готовють. Схватила его со стола да в палату! Через какое-то время вотон, главный врач приходить:
- Сумасшедшая. Что вы делаете!
- Отойдите! – кричу: - Это мой ребенок!
А сама и не помню себя. Реву… сил нетути! Он ругаться, кричать, а я - ни в какую.
Ну, на другой день опять меня вызываить. Вхожу, а он так это приобнял меня за плечи и говорить:
- Вы устали, Мария. Поедемте-ка со мной в театр. Отдохнете там.
А я ка-ак отскочила от него:
- Как же так?.. Ребенка больного брошу и пойду в театр?
- За ребенка не беспокойтесь, - опять подходить ко мне: - Я к нему сестру приставлю.
- Да вы что? - уходить от него наладилася: - Значить, я пойду развлекаться, а ребенок мой тут страдать будить? Какая ж я мать после этого? Не-ет, не быть по-вашему.
И что ж ты думаешь? Как только обход сделаить, так и вызываить меня, и вызываить. И каждый день. Думаю себе: «Ну, что такое? Можить, ему деньги нужны?» Сказала мамке, пососкребла она дома всё, что было, принесла. Пошла я к нему, подаю эти деньги, а он и засмеялся:
- Да мне совсем не это нужно!
- У вас же семья есть! - догадалась я наконец-то к чему он клонить.
- Ну и что? – опять смеется.
- Не-е, и забудьте вы это. И никуда я с вами не пойду.
Еще раз ему отказала, еще, а потом он и заявляить:
- Знаете, вам надо из больницы уйти. Ребенок должен один остаться.
- А что? – говорю: - Место я чтолича тут пролежала? Я же в палате кому воды подам, кому лекарства.
- Мы и без вас обходились.
А потом отлучилась так-то, прихожу, а Вити опять нету! Где он? И оказалося, что в другую палату его перевели, и койка ему там уже стоить, а для меня койки и нету. Ну, раз так!.. Вечером приходить мамка, а я к ней:
- Иди-ка за извозчиком.
Да схватила Витю в одеялку и на улицу. Сажусь в карету, а врач этот и выбегаить на крыльцо:
- Куда ж вы больного ребенка увозите? – кричить: - Ну и сумасшедшая женщина. Ну и характер!
Приехала домой... и тут-то одумалася: «Что ж я наделала! От врачей увезла. Что с Витей моим теперя делать буду?» Сижу, реву... Смотрю, Калин Максимыч приходить, фельдшер из этой больницы:
- Вот, пришел вас навестить, - говорить: - Я знаю, в каком вы сейчас состоянии. Не волнуйтесь, сейчас перевязочку вашему мальчику сделаю.
Как же я обрадовалася:
- Милый вы мой, дорогой Калин Максимыч, да не оставьте меня в беде, неразумную.
Хороший был дяденька. Царство ему небесное! Немец, а такой добрый, тихий… Вот и начал он к нам приходить, перевязки через день делать. Потом - и через два. Ни мази, ни лекарств никаких не приносил, а только боровым раствором лечил. Пойду в аптеку, наберу этих пузырчиков, а он ванночку теплую с марганцовкой сделаить, бинт этим раствором смочить, перевяжить ножку и всё. И начала нога у Вити заживать. Потом на костылях пошел, а вскорсти и их бросил.
Ну, а со мной началися приступы сердечные. Правда, сердце и до этого побаливало, а теперя и вовсе как забьёцца, заколотицца! Обомру вся, воздуха мне не станить хватать. Задыхаюся прямо! Ну, пошла в больницу, а мне и назначили уколы. Сделали первый. Плоховато что-то стало. И цельный день не по себе было. На другой день еще один сделали, а я вышла из больницы и не знаю куда итить? По сознанию-то понимаю: во-он тот магазин... должна я дойти до него, повернуть... там-то и автобус Сенькин останавливается, а решиться идти не могу. Такое состояние, как вроде шла я куда-то, шла и вдруг пропасть передо мной разверзлася. Присела так-то на лавочку, сижу. Сенькин товарищ подходить:
- Что ты сидишь-то здеся?
- Да так... Отдыхаю.
А он меня - под руку да говорить:
- Пойдем-ка... Сейчас Сенька проезжать будить.
И вот ведёть он меня к автобусу, а я и упираюся: куда меня ташшуть? Но тут Сенька подъехал и довез до дому. Рассказала ему потом, отчего все это со мной приключилося, а он и отвёз меня к старенькой женщине-врачу, он ее ча-асто до дома подвозил. Обследовала она меня и говорить:
- Кто ж вам эти уколы прописал? Вам же их никак нельзя делать.
И объяснила, что никаких лекарств принимать мне не нужно, а когда приступ начнется, то надо лечь и компресс холодный на сердце положить. И чтоб тихо было, никакой суматохи, шума. Ну, а когда сердце обойдется, потихонечку и встать, но не сразу, не рывком. Так-то я и начала делать. Как только плохо станить, Сенька - окно настежь, детей на улицу, чтобы даже шороха никакого не было, да и сам тихонечко ходить, только компрессы холодные меняить. Отлежуся в тишине, отдышуся, сердце и обойдется. Так-то и вразумила меня та старенькая женщина-врач, так-то и лечила. Царство ей небесное!
*ГрУбка - верхняя полка на русской печке.