По ночам

. . . – Накинь, сама ведь простудишься, - муж протянул ей кофту. – Ну, как?
- Поднимается. Постоянно скачет.
- Давай теперь я посижу, а ты хоть на пару часов приляг.
- Тебе вставать рано и работать целый день, ложись.
- А ты четвертые сутки нормально не спишь.
- Я нормально почти двадцать лет не сплю. Ложись. Я его сейчас уксусом натру – должно сбить…
Господь Бог думает, что если дети будут всегда здоровыми, то их матерям будет совершенно нечем заняться. Оставь Он женщин без беготни по аптекам, без ночного сиденья у кроваток и – как следствие – седенья висков в две недели, они просто свихнутся от скуки. А может быть, Он не думает ни о чём вовсе. Но, так или иначе, дети – кто постоянно, кто время от времени – должны болеть. В этой семье детей было трое, и болели они, соответственно, попеременно. Ну, известное там дело: горчичники-градусники, уколы-таблетки, слёзы-капризы. В остальном же всё было прекрасно.

. . . Синее, ослепительно синее небо. Красные, ослепительно красные носы и щёки. Яркий, ослепительно яркий снег. Везде: в сапогах, в рукавицах, за шиворотом.
- А я вас с мамой сейчас с этой горки!
Ух! – и все трое в очередной опьяняющий своей свежестью сугроб, и стая снежинок, смешливых, как и эта троица, вокруг даже не облаком – тучей. Безумное, ослепительно безумное счастье, и сломанные санки – не великое горе, а так, ерунда какая-то.
- Мы с тобой, как Наташка, будто и нам по шесть лет, - смеялась Ксения, когда до предела уставшие, до блаженства довольные, с ног до головы оснежённые, они возвращались домой…

. . .- Спать-то он собирается? – бросил Константин вошедшей в спальню жене.
- Господи, я думала, хоть ты у нас нормальный – спишь давно. Нет, ему ещё полконспекта и учебник полистать – как  раз до утра.
- А ты чего бродишь?
- Что же он один-то всю ночь сидеть будет.
- Твоя помощь в чём?
- Когда за стеной кто-то бодрствует, легче не спится.
- Ну, тогда, - он откинул одеяло и встал, - пора пить чай. Я поставлю.
Сначала горячий, потом тёплый, потом холодный, потом опять горячий чай, очень крепкий чай в очень белых чашках. Тиканье часов. Шелест страниц в соседней комнате. Посапывание младших в другой соседней. Покряхтывание чайника на плите. Накрапывание дождя где-то далеко-далеко за окном. До первых лучей, до звонка будильника.
- Пора, Андрюша, - шепчет отец, - мама яичницу жарит, бросай это дело, всего не узнаешь.
Ожиданье. Волненье. Самим все экзамены за всю жизнь сдать, честное слово, проще.
- Говорил ему, иди первым, раньше сядешь – раньше выйдешь.
- Нет, в серединке лучше. А вообще, как получится – так и получится, на что-нибудь ведь сдаст, какая разница – на что.
Хлопает дверь. Оба они, сначала переглянувшись, стрелой в коридор, и вопрошающие взгляды: ну? – в ответ улыбка и пять пальцев на поднятой руке сына.
- Поздравляем! – улыбка отца ещё радостней, - ну что, обернулся к жене, - теперь за тортом?…

…- Девочка моя, - Ксения гладила голову дочери, лежащую на её коленях, - знаешь, мне кажется, ты всё немножко не так поняла, я его видела, он хороший молодой человек, правда, я разбираюсь в людях, а мне он понравился, и папе, кстати, тоже.
- Но он мне так сказал, - всхлипнула Ира, - так сказал…
- Да, я понимаю, но я думаю, он позвонит и извинится.
- А если не…
- Ну, мы ж с тобой сильные, верно? Справимся! А если все вместе, нас вон – слава Богу – пятеро, на твою беду горой навалимся – и одолеем. Обойдётся, Ириша, всё обойдётся, мы ещё повоюем, ты плачь, пока слёзы есть, плачь – помогает.
- Как хорошо, что ты у меня есть, что вы все у меня есть, - зарыла лицо в мамины руки.
- А мне-то как с вами хорошо!

. . .Это была замечательная семья. Без пьяных выходок мужа, без ругани жены, без битья посуды, без споров перед телевизором, без скандалов и даже без мелких ссор. Беды были, конечно, куда ж без них в нормальной жизни, да какая ж она, на самом деле, беда, когда всё – вместе.
Светлые комнаты. Открытые всегда для всех пришедших двери. Не отключенный никогда для всех позвонивших телефон. Добрая зависть соседей, впрочем, добрая ли? – кто ж её знает, эту зависть. Смех. Слёзы. Счастье. Без меры.
Итак, это была, действительно, замечательная семья, только вот он никак не мог отделаться от ощущения, что что-то не так, когда его жена, бывало, смотрела куда-то в пустоту, сквозь него, сквозь стены, в одно ей видимое никуда; когда она уходила одна в дождь долго бродить по намокшим улицам, забыв зонтик дома; когда вечерами она сидела на подоконнике их десятого, глядя в начавшее темнеть небо; и когда – особенно – когда по ночам, во сне, она шептала совсем не его имя.