От брошенных в колодец вёдер вода кругами, кругами, кругами. И с тяжёлой ношей в обеих руках – через чужие пустеющие огороды по тоненькой, скользящей юркой ящерицей между грядок тропинке прямо к дому, к дому, к дому. Вёдра на кухню к умывальнику, и неспешными шагами в сад, к сломавшейся на днях яблоне, и пожалеть, и погладить рукой по измученному временем и яблоками стволу, и сорвать парочку не успевших доспеть, а она ведь даже и не рухнула, просто опустила свои уставшие, давно состарившиеся ветви на землю, на куст смороды, на соседнюю антоновку, без шума так, без скрипа, без волнения, и упавшее вечером солнце больше никогда не запутается в её листьях.
Что дальше? Можно снова в дом, лечь на диван и, глядя в когда-то белый, а сегодня серовато-облупленный потолок, вслушиваться в стук собственного сердца, сопровождаемый вечным стрёкотом кузнечиков, живущих где-то за стеной. Телевизор сломан, и не надо – не надо, Бога ради, его чинить!, чтоб никаких больше сериалов, никакой рекламы, никаких новостей, прежде всего – никаких новостей.
Можно взять корзинку, набрать крыжовника доверху, ягодка за ягодкой перебрать его осторожно, сварить варенье, много-много ярко-жёлтого варенья, чтобы кто-нибудь, случайно заехавший навестить, уезжая, забрал его с собой, в далёкий город, а потом, зимним (да, да, обязательно зимним) вечером открыл банку и, сняв сверху (чёрт бы её побрал!) плесень, положил горящие сахаром ягоды в вазочку – к чаю. Хотя лучше б не навещали. Только зачем тогда варенье? Значит, не надо корзинку.
Можно – ремонт в доме: всё по-другому, всё по-новому, и снова белый потолок, впрочем, не всё ли равно, в какой потолок смотреть, коли без навещающих, в облупленный, вроде, даже забавнее.
Что ж, можно погулять. Идти, куда душе угодно. Если направо – в деревню, там люди, мало, правда, совсем почти нет, а всё ж попадаются, кричат из-за заборов своё доброжелательное дурацкое «здрасте», хвалятся огурчиками, норовят продать, а может, и впрямь купить?, да в салат со сметаной или просто так кусать от целого, без всего, без соли, - ах, нет, нет, для этого надо в деревню, надо всем «здрасте», всем улыбки, а самое главное – полчаса «ля-ля-ля» с хозяйкой, которая, несомненно, славная и добрая, да без неё как-то лучше.
За деревней – озеро. К нему, правда, ещё по грязи и лужам и через кусты, обдирая одежду, оставляя волосы на ветках, но грязь и кусты – пустяки, не люди ведь, стерпеть легко, зато потом наградой озеро. Снять одежду и – всё равно тёплая или холодная – медленно-медленно в воду. Не бежать, иначе что-то исчезнет, что именно – непонятно, но что-то всегда обязательно исчезает, если вдруг побежать. И плыть тоже медленно, по солнечной ленточке – днем, по лунной – ночью, вперёд, вперёд, не оглядываясь, здесь везде мелко, хоть пешком до того берега шагай. И переодеваться (плевать на комаров и холод!) не спеша. Но всё это там, там, а сначала, ещё до кустов и луж, деревня, поэтому к озеру редко, вот к лесу – чаще.
Это если налево. По дороге то вверх, то вниз, прямо к маячащим на горизонте деревьям, до ромашкового поля, до песчаного карьера, где разве что приютившаяся в траве сигаретная пачка напомнит о людях. Пока совсем не устанут ноги, пока не начнёт покалывать сердце, сообщая – пора к дому.
А если вперед – вечность, то же озеро, тот же карьер, то же ромашковое поле, вместо разговоров – тишина, шум дождя вместо песен, закат и рассвет нескончаемым фильмом и никаких новостей. Не мучиться бессонницей. Не мерить в тысячный раз свою комнату шагами по ночам, слушая визги тормозов и стоны сигнализаций. Не пить на кухне крепкий чай, тревожно поглядывая на часы и чувствуя, как ускользает время. Не листать лихорадочно книг. Не сходить с ума. Не ждать звонка от того, кто всё равно никогда не позвонит. Не ждать прихода того, кто всё равно никогда не придет. Самое главное – не ждать. Ничего. Всё это – и ожиданье, и бессонницы – будет, будет, будет, если снова туда, если назад, ну а пока – от брошенных в колодец вёдер вода кругами, кругами, кругами…
