Моя милая леди

Я помню запах ее волос. И острый, почти звенящий звук, когда она босая ступала по мокрому кафелю. Подходила ко мне со спины и опускала руки на плечи. Я вздрагивал – раз за разом – от холодных и точных прикосновений. Будто вся вселенная сжималась до этих худых и слишком длинных пальцев и проникала через них прямо под мою кожу, расползаясь тысячей мурашек. Я натягивал на лицо улыбку и поворачивался. Раз за разом. Каждый проклятый день поворачивал голову и заставлял себя улыбаться…

«Как дела?»

К тому моменту она закончила уже второй курс лечения и отправилась отдыхать, выбрав местом «отлежки» мою квартиру. Приехала из другого города. Зашла молча, сжимая ручку от чемодана так крепко, что костяшки пальцев побледнели. И в каждом ее чертовом шаге сквозила такая решительность, что я невольно отступал, не в силах сказать ни слова. В каждом чертовом шаге она выражала готовность послать весь мир к черту и остаться со мной. Только слизистая оболочка глаз блестела как-то по-особому ярко, и на белках стали четче прослеживаться слегка красноватые капилляры. Моя милая леди…
Это был последний раз, когда я был счастлив видеть ее по-настоящему.

Мою милую леди звали Катей. Кэти – как называл ее я. А она меня Джон вместо обычного Женя.

Познакомились мы, как и все представители современной молодежи, в клубе через общих знакомых. Переспали в первую же ночь. Глупо, конечно. Непривычно. Для меня даже дико, для нее – в порядке вещей. Впрочем, тогда это заботило меньше всего на свете.

В этом было что-то другое. Что-то не похожее на фильмы или романтические комедии. Никаких барьеров, которые герои ломают на протяжении долгих часов, никаких медленных ухаживаний, курьезных случаев, тяжелых воспоминаний. Других людей. Только Кэти и я. И какая-то дикая страсть, бегущая между нами. В этом не было ничего красивого или поэтичного. Дешевый бордель, скрипящая кровать с пружинами, которые врезались в кожу, царапая ее сквозь тонкую ткань матраса. Поэтому я был чертовски благодарен ей, когда она оттолкнула меня и сама легла снизу. В этом не было ничего красивого. Кроме нее…

Лишь на одну секунду я отвлекся от тела и светлых (от природы светлых!) волос, которые запутались в моих пальцах. Я потратил эту секунду на то, чтобы запечатлеть момент. Сфотографировать его, как на старый полароид. Дешевый бордель, о котором я прежде не имел понятия: комнатушка пять на пять метров, крохотная кровать посередине, восемь бутылок пива в ряд и два косяка сальвии на столе. Ничего больше.

Жужжанье мух и запах ее волос, так резко контрастировавший со всем тем хаосом, в котором мы занимались сексом. В котором до этого момента проходила вся моя сознательная жизнь. Я влюбился в этот запах с первой секунды. Осознавая, что такого не бывает, проклиная себя за то, что думаю об этом, я все равно, вопреки всему своему гребаному сознанию, влюбился в этот чертов запах.

И наутро признался. А она рассмеялась, натягивая на бедра джинсы:

– Это был только секс, милый.

И ни одного звонка после. Моя милая леди исчезла так же ловко, как появилась, оставшись просто «Кэти» в записной книжке телефона. Пару раз… пару десятков раз, если говорить честно, я звонил ей, опускаясь почти до вымаливания новой встречи. Но она в ответ только смеялась: «Милый, если мы снова встретимся, то наверняка займемся сексом. А делать это с мужчиной больше одного раза означает признаться ему в любви. Я еще слишком молода, чтобы любить, дорогуша». Потом она начинала хохотать, почти истерично, и бросала трубку.

Я начал пить в два раза больше. Пытался снова наткнуться на нее в клубе, но был абсолютно безуспешен. Выпрашивал у общих знакомых как она, где она, с кем она. Они только пожимали плечами. Говорили: девчонка совсем замкнулась в себе. Другие – те, кто тоже знали ее – наоборот, твердили, будто Кэти стала «конченой шлюхой» и спит со всем, кто имеет в кармане больше двух сотен рублей. Меня тошнило от обеих версий. Порой, буквально.

Когда я увидел Кэти во второй раз, то был уже на два года старше, на пять килограмм толще и на сотню лет циничней.

Это было, как ослепнуть на второй день после прозрения. Жизнь моя двигалась ровно, пока я верил, что любви нет, что это лишь страсть, дружба и доверие. Какая-то причудливая смесь чувств, которая заставляет людей жить вместе. Но не любовь. Так же, как Санта Клаус или Господь Бог – она казалась мне чем-то придуманным, каким-то якорем, позволяющим человеку выживать день за днем, говоря себе: «может быть завтра…». Я смеялся над этими «идиотиками», смотрящими мелодрамы и стирающими слезу в тот момент, когда она в нарядном свадебном платье говорила это трижды проклятое заветное «Я согласна». И все смеялись вместе с ней, когда она начинала танцевать с прекрасным принцем… Нет любви, не существует, выдумка – так я думал. И так жил. Пока она не появилась так просто и так сложно одновременно.

И я понял, что есть! Есть! Существует! Живет среди нас в этих бетонных квадратах на дешевых советских матрасах, за этими чрезмерно крепки замками, за этими циничными я-ни-во-что-не-верю утверждениями. Живет! Но от этого не легче. Что толку, если для Кэти все это было просто сексом? Зачем слепому прозревать на один день, чтобы потом вновь погрузиться в лишенную перспектив бездну? Что это такое, если не очередная насмешка стервы-судьбы?

А потом она вновь ворвалась в мою жизнь. Неожиданно. Еще неожиданней, чем прежде.

Я тогда учился на выпускном курсе, снимал крошечную квартирку и подрабатывал по ночам грузчиком. Смена два по два. Уставал до почти предсмертного состояния. Да и спина начинала болеть от тяжелых ящиков. Словом, жизнь была одновременно нелепо загруженной и абсолютно пустой. Пока не появилась она.

Помню, как проклял все на свете, когда посреди ночи – той редкой ночи, когда я засыпал почти сразу – раздался телефонный звонок. «Какому ублюдку понадобилось будить меня в полтретьего?»…

Помню, как не верил, что все по-настоящему. Подумал: один из многих похожих снов. Плевать, что ощущения чуть реальней, чем обычно. На моем экране старого Nokia светилось имя, которое я уже не ожидал увидеть. Сделал глубокий вдох и дрожащей рукой надавил на кнопку «Принять вызов».

– Соскучился, Джонни? – раздалось на том конце провода. Господи. Она была единственной, кто называл меня так. Единственной, кому бы я мог позволить так себя называть.

Ее голос был привычно насмешливым, почти невесомым. И все-таки что-то дрогнуло в нем в тот момент, когда я ничего не ответил. Конечно же, только потому, что был до глубины души поражен этим ее поступком.

– Не соскучился, значит, – протянула Кэти, став слега хриплой, – ты хоть помнишь, кто я?

Я почти рассмеялся. «Помню ли?» – это был действительно хороший вопрос. Я продолжал молчать, а она говорила. Слегка дрожащим, немного хриплым и, как всегда, невесомым голосом. Рассказывала о том, как сходила вчера в клуб, где напилась и танцевала на барной стойке, как поссорилась с подругой Маринкой и уже четвертый день не может поговорить с ней, как накричала на клиента во время своей работы в магазине одежды…

Она говорила все это так просто, будто мы были знакомы с самого детства. Будто я знал о ней все, каждую гребанную мелочь, каждую деталь ее безумной жизни. Она говорила. Быстро, с надрывом, иногда хохоча почти до истерики, иногда замолкая: я был готов спорить, что в эти секунды она делала затяг. Никотина или чего-то покрепче.

Она говорила, а я продолжал молчать.

Потом замолчала и она. Секунд на тридцать.

– Можно я приеду?

Впервые сказала что-то серьезно. Впервые голос приобрел вес и упал на меня, придавив тонной свинца. Могла ли она приехать? Мог ли я снова впустить ее к себе? Не в квартиру. В гребаную душу.

– Конечно, – это было мое первое сказанное ей слово после двух лет молчания.

***

Я заварил последний пакетик чая и протянул кружку Кэти, отмечая, как сильно она изменилась. Бывшие когда-то длинными волосы теперь оказались пострижены по-мальчишечьи. Уши смешно торчали. На губах слегка размазалась красная помада, а под глазами налипли крошки осыпавшейся туши. Кэт обняла чашку руками и едва заметно улыбнулась. Пальцы ее принялись настукивать что-то на металлической поверхности. Маникюр был идеальным, французским: длинные ногти с белыми кончиками. На безымянных пальцах обеих рук рисовались белые веточки, переплетенные в некое подобие решетки, которую украсили розоватые бутоны. Маникюр явно делали в салоне. Сложно объяснить, но что-то в этом испугало меня до полного онемения.

– Как жизнь, Джонни? – спросила она, нахмурив лоб и посмотрев на меня так, словно держала под пытками.

Я сумел только пожать плечами.

– Помнишь, – она почему-то засмеялась, – помнишь, как сказал, что любишь меня? Помнишь, верно?

Пальцы забарабанили по чашке с двойной силой. Я, пораженный, кивнул, пытаясь осознать, что за игру ведет эта девчонка.

– Ты ведь отрекся от этих слов? Давно уже отрекся? Не ври! – закричала она вдруг, даже не дожидаясь ответа. – Я знаю, что отрекся!

– Да нет же! – закричал я в ответ. Мое прежнее смущение напрочь исчезло. Все снова стало как тогда: она и я. И ничего больше. – Не отрекся. Не отрекусь. Никогда!

– Тогда докажи. Прямо сейчас. Докажи. Поклянись сделать то, что я прошу у тебя.

И я, повинуясь какому-то безумию, ответил: «Клянусь». А она расхохоталась. И заплакала. Одновременно.

Никогда прежде я не видел ее такой дикой: с бегающими глазами, и руками, дрожащими, как лапы у раненного зверя. Никогда прежде я не был готов ради кого бы то ни было на что угодно. Но рано или поздно тебе приходится делать исключения.

– Только скажи, что нужно, – прошептал я, накрывая ее руки своими, – и я сделаю.

Она вырвалась из моей хватки и вскочила со стула так, будто в задницу ей впилась сразу около сотни иголок.

– Уедем, – отрезала Кэти решительно, вытирая слезы, – завтра же. В полвосьмого утра на Московском вокзале. Купи билеты на любой поезд подальше отсюда.

Я было хотел спросить еще что-то. Но она развернулась так холодно и непоколебимо и ушла, оставив меня одного принимать самое странное и безумное решение в своей жизни.

Стоит ли говорить, что следующим утром я действительно стоял на перроне, держа в руках два билета в Анапу. Теплое солнце и никаких знакомых – это было то, что нужно, чтобы начать с ней новую жизнь. Даже не знаю о чем я грезил. Страхи и мечты перемешались тогда так рьяно, с такой силой впились друг в друга, что разделить и выделить из этого клубка мыслей и эмоций что-то рациональное стало почти невозможным…

Все собиралось быть иначе.

На этом вокзале я простоял восемь часов. Оставил ей тридцать два пропущенных и ушел под вечер. В бар. Прямо с чемоданом.

А на следующий день от знакомых узнал, что она вышла замуж за богатого владельца сети магазинов одежды, у которого работала продавщицей. Затем уехала жить в Москву. Навсегда.

Я полсотни раз пытался удалить номер. Но все безуспешно. Пальцы отказывались слушаться. А я продолжал жить, потеряв всякую надежду. Мой последний шанс был упущен. Мог ли я изменить это? Не имел понятия. Даже сейчас не имею.

И вновь дни замелькали перед моими глазами, как машины свистят на автостраде: оставляя за собой только