Луговая

Речка Луговая берёт своё начало в отрогах Восточного Саяна, клокочет, бьется среди каменных  глыб и на первой половине пути ничем не оправдывает своего названия. Добегая до водопада, она рушится со скалы, потом выныривает из тесного ущелья и до впадения в Казыр бежит, петляя по широкой горной долине, покрытой сочной альпийской растительностью. Уходящие вверх от неё таёжные склоны изобилуют сибирским кедром, на мхах тут и там пестреют россыпи черники и брусники. У основания одного из таких подъёмов стояла, да, наверное, стоит до сих пор избушка охотника. Промысловики заезжают на свои участки в конце осени. В советское время все они числились за госпромхозами и в конце сезона сдавали плановую добычу. Охотников организованно развозили по участкам государственным вертолётом и так же целенаправленно собирали в положенное время.
В 85-м году загруженный несколькими охотниками Ми-8 стал совершать первую посадку на Луговой, но из-за перегруза задел хвостовым винтом землю, опрокинулся на бок и вспыхнул.
Через час после потери связи по маршруту потерпевшего крушение вертолёта вылетел другой борт. С теми, кто участвовал в поисках, мне доводилось лично общаться. Они рассказывали, что ещё на подлёте увидели тянувшийся из распадка дым. Сердца у них опустились. Но, сделав круг над местом катастрофы, поисковики увидели, что из избушки выходят один за другим люди. Стали нетерпеливо перебирать их по пальцам и единодушно насчитали восьмерых, то есть столько, сколько и улетало в сгоревшей машине…
От самого вертолёта и груза осталась куча алюминиевой шелухи, валявшийся на боку двигатель, пара задних амортизаторов, – словом, лишь стальные элементы конструкции. Чуть в стороне валялась разломившаяся на несколько частей хвостовая балка, а по всей поляне, за сто и за двести метров во все стороны были разбросаны и воткнуты в грунт обломки несущих лопастей. Словом, зрелище было не из слабых… Но пожар начинался с правой стороны, туда же завалился вертолёт, и люди спаслись через дверь, которая находилась слева.
Мне довелось бывать на Луговой и ночевать в избушке спустя три года. К тому времени охотник поднял самый толстый кусок хвостовой балки с буквами СССР на два дерева, снабдил с двух сторон деревянными заглушками с небольшой дверцей, соорудив таким образом лабаз для хранения припасов. А некоторые куски лопастей он использовал вместо досок, пристроив к избе сенцы. Отдыхая на лежанке, я через открытую дверь заметил в этих лопастях пулевые отверстия различных калибров, – очевидно, хозяин долгими зимними вечерами, жарко протопив печку, распахивал дверь и таким образом из позиции лёжа на спине боролся со скукой… Я тоже выстрелил из своего револьвера, написал приветственную записку, закрутил её в гильзу и оставил на столе.
Мы посещали избу вдвоём с молодым рабочим Андрюхой. Планируя маршрут, я задумал специально задержаться там на день, чтобы набрать черники.
Черника «не пошла», мы поползали на коленях пару часов, потом это нам надоело. Вернувшись в избушку, я стал непринуждённо размышлять о повести, которую тогда сочинял. Это был мой первый прозаический опыт, сразу достаточно большой и психологически сложный, как для чтения, так и для написания. Это были перестроечные годы, и конечно, я невольно подражал проснувшейся альтернативной русской литературе, делал упор на щекотливых моментах и тому подобном. Впоследствии я раза три – четыре переписывал её в течении 20-ти лет и избавился от лишних наслоений, но всё равно повесть осталась достаточно проблемной. Думаю, там есть несколько слоёв вопросов, а до какого из них проникнет взгляд, – зависит  от личной глубины читателя.
Редактор прозы одного из ведущих «толстых» журналов недавно рецензировал эту мою рукопись следующим образом: «Повесть далеко не безнадёжна, но для нашего журнала совершенно неприемлема…» По телефону он от себя добавил: «Ну что это такое: какие-то дезертиры, зеки?!..»
Но тогда повести ещё почти не было, была лишь попытка начать её, а отдыхая в избушке, я вдруг понял её конец… Впоследствии я не раз убеждался, что для меня в прозе главное: начало и конец. Стоит их почувствовать, понять, – остальное приложится. Так вышло и в тот раз. Спустя пару месяцев повесть была впервые написана в свободное от работы время…
Вообще-то мы впервые на минутку залетали на Луговую ещё весной (Ночевал я там в августе). Именно тогда, с первого взгляда я почувствовал тягу к этому месту, и тогда впервые задумал спланировать работу так, чтобы побыть там подольше. Зачем – я не знал. Меня привлекла красота пейзажа, хотелось рассмотреть поближе остатки вертолёта… Теперь я думаю: меня привлекла особенная добрая аура места, которая, несомненно присутствовала на Луговой, несмотря на случившееся крушение. Ведь люди там не пострадали, хоть у них были для этого более чем все основания…
А конец повести был таким: «Когда на планете столько бед, лучшее, что я могу сделать для неё – быть счастливым!»

Август 2012.