Morphine

-Нет!!! Только не это!!! Не надо!!! Умоляю!!!
-Да заткните же вы ее, наконец!!!
-Нет!!! Нет!!! Прошу!!! – уже даже не кричу, а захлебываюсь рыданиями я. Я знаю, знаю, зачем они пришли.

Я пытаюсь из последних сил вырвать руку, отбиваюсь, но безрезультатно: они сильнее меня, а, точнее, их просто много, а это нечестно.
Вы когда – нибудь тонули?
Если нет, я расскажу вам.
Нет рек без омута.

А омут сразу тогда понес. Мелькнул песчаной стеной обрыв, небо стало маленьким – маленьким, почти незаметным, промелькнули люди на берегу, машущие руками: выгребать поздно стало. Я едва успела набрать воздуха: сила тянула меня, сжимала, крутила и влекла вниз. Только бы не головой в дно. На глаза давило мутью воды, но я их не закрывала… Сжимало горло, и я выдохнула воздух.

Песчаное дно ощутила сразу под ногами, зыбкое. Боясь, что оно затащит, сжалась в комок, уперлась, сколько было сил, оттолкнулась и заработала во всю мочь руками, ногами, одолевая омут, вырываясь всем телом в сторону. И меня отпустило. Я чувствовала, как волна подхватывает. Вода у дна холоднющая, сдавила грудь. Глоток бы воздуха. Удушье пыталось раскрыть рот. Кровь громом била в ушах, невыносимо больно стучала в висках. Только не закричать бы…

А тогда я судорожно догребла к мутному наверху свету. Воздух глотнула взапой, с брызгами. Солнце за легкими облаками, свет его на реке. Высоко держала голову над водой. Счастьем было дышать. А река будто меньше стала. Оглянулась, удивляясь: далеко же меня отнесло… Люди бежали по берегу, кричали что–то, махали. И я, ощутив вдруг тоску по ним, закричала всем счастливым своим существом, обрадованная, что жива, что бегут ко мне. Я плыла к людям на берегу и кричала – взахлеб, с хрипом – глупое что-то и смеялась от победы своей, удачи, июльского солнца. И тогда снова вернулось чувство. Я снова плыла в летней теплой воде, брызгах солнца, и смеялась, и радовалась от собственной силы и пришедшего ко мне счастья…

Вот… И каждый раз, когда приходят они, я заранее знаю, что обречена, что сдамся, но, повинуясь первобытным инстинктам самосохранения, сопротивляюсь, защищая свою жизнь… будто тону.
-Черт возьми, у нее уже невидимые вены! Может, лучше не надо? – делает один робкую попытку спасти меня, уберечь.
-А мне все равно! Вводи, куда хочешь, хоть в глотку заливай, меня это не касается!

Он заламывает, словно выворачивая наизнанку, мою руку, делает инъекцию.
-Ну вот, а ты не хотела,- он считает это остроумной шуткой.
-Пошли, она уже все,- заключает другой, и они выходят.

Меня пронзает резкая боль, которая постепенно затихает, и вот она уже словно охотник, осторожный и беспощадный, медленно крадущийся за своей жертвой, изучает меня: нельзя сказать, что это приятно, но и назвать это неприятным тоже нельзя; такое чувство, будто кто-то чужой, инопланетный находится внутри. Но он исчезает, и тело начинает медленно наливаться свинцом, расплавленным, но почему-то прохладным. Я ощущаю такую тяжесть, словно меня сдавливает многотонный пресс, но боли нет. Внезапно я чувствую резкий порыв ветра, теплого и очень приятного, открываю глаза: мои руки крепко сжимают веревки, понимаю, что я на качелях. Я лечу, испытывая детский восторг, вперед, до критической точки, потом на секунду замираю и с бешеной скоростью мчусь обратно. Вокруг раздается оглушительный хохот, крики, овации. Я смотрю вниз и обнаруживаю, что я под куполом цирка качаюсь на качелях. Веревки рвутся, и я стремительно падаю вниз, но приземляюсь на удивление приятно. Я уже в кресле, я – зритель. На небольшом возвышении на арене идет представление: голая девушка танцует с удавом, делает какие-то трюки. Она мило улыбается, но ее взгляд остается жестоким и злым. Интересно, кто из них удав, а кто – кролик?

Вдруг удав начинает расти, еще пару секунд – и ему мало места на арене, но он не нападает на людей, а они только хохочут. Внезапно он начинает извиваться, скручиваться и растягиваться, затем, словно арбуз, разрубленный пополам, со злобным шипением разрывается вдоль на две части. Кровь фонтаном бьет в потолок, ливнем обрушиваясь на зрителей, на секунду воцаряется тишина, затем люди, потеряв человеческие выражения своих лиц, устремляются к удаву, толкаясь и затаптывая  друг друга на своем пути. Как пираньи, они накидываются  на него, рвут его руками, с яростью впиваются зубами в мясо, не замечая кровь, струящуюся по их рукам, давясь, смеются. Кто-то резко толкает меня в плечо, я оборачиваюсь. Девушка, танцевавшая с удавом, стоит передо мной, держа в руках резной кубок, и смотрит на меня взглядом, наполненным ненавистью и презрением.

-Горько! За молодых!- она залпом осушает кубок и бежит к тем, кто пирует над удавом. Я ухожу с арены, иду к выходу. Сзади кто-то сигналит мне. Я поворачиваюсь. «Лендровер» мчится на меня с огромной скоростью. Я едва успеваю отскочить, на ходу открываю дверь внедорожника и забираюсь внутрь. Перевожу дух и смотрю на своего шофера. На нем обмундирование эсесовца, на плече свастика, мертвенно-бледное лицо, круги под глазами.
-Do you speak franch?- спрашивает он.

-Да, конечно.
-Что ж, давай по-русски,- он порылся в бардачке, достал фляжку, открутил крышку, распространяя по салону запах неперебродившего вина.
-За молодых!- кричит он, и машина на всем ходу во что-то врезается. Я понимаю, что мы едем по воде и столкнулись со спасательной шлюпкой. В ней сидит маленькая девочка, закутанная в плащ. Она смеется и говорит: «Ведь вы нас спасете, правда? И вы же не из Шанхая?» Эсесовец сдает назад, разгоняется, протаранивает шлюпку и едет дальше. Сзади раздается хохот. Мы подъезжаю к тонущему судну. «Титаник»,- думаю я, но, приглядевшись, паники на корабле не вижу. Открываю дверцу, выхожу, но, в отличие от машины на воде почему-то не держусь. Вплавь добираюсь до корабля, по веревочной лестнице забираюсь на палубу и оказываюсь в центре столпотворения.

-Горько!- кричит мне девушка из цирка. Я, что есть сил, бегу в трюм в поисках тишины и покоя. Там сидит человек пятьдесят, прикованных к полу ржавыми цепями. При виде меня  их лица искажает злоба, они мечутся, разгрызают металл и кучей наваливаются на меня. Я ощущаю на шее цепь, кричу, но мои палачи глухи к моим мольбам. Внутри что-то лопается, мозг озаряет яркая вспышка, я теряю сознание.
-Давай, очнись, пора ужинать!- слышу я отдаленный глухой голос, медленно открываю тяжелые веки. Надо мной ослепительная белизна потолка моей палаты, рядом стоит он, прикативший тележку с моим ужином.

Я приподнимаюсь, чувствуя жуткую ноющую боль во всем теле. Уже стемнело, сколько прошло часов-5, 6?- неважно. Вокруг меня какое-то кроваво-красное свечение, льющийся из окна алый свет.
Я беру с подноса стакан сока:
-За молодых! Горько!- и залпом выпиваю его.
Этому есть объяснение – insanity and morphine…


09.01.06.