Несостоявшаяся дуэль Александра Пушкина с Хлюстиным
Наступивший тридцать шестой год не сулил Александру Пушкину никаких денежных поступлений. Ведь сам отказался получать годовое жалованье в пять тысяч рублей – было необходимо, чтобы оно шло на погашение ссуды, осенью полученной из казны.
«История Пугачевского бунта» вышла год назад, в декабре тридцать четвертого года, но не раскупалась. И из Михайловского он приехал, как никогда, с пустыми руками. Значит, на гонорары тоже не было надежды.
А все, что у него в запасе, было подготовлено к печати для будущего журнала «Современник», что он собирался издавать скоро… Мало того, его несдержанность давала плохие плоды – он был вызван на дуэль…
История эта началась в августе прошлого года. К нему с просьбой помочь издать книгу обратился бывший секретарь царскосельского лицея Люценко - служил в то же самое время, когда Пушкин сам был лицеистом .
Ефим Петрович перевел повесть в стихах Виланда «Перфентий или Желания». Но Смирдин почему-то отказался её издавать.
И , когда Люценко обратился к Пушкину, помог ему: выправил кое-какие погрешности, посоветовал изменить название.
– Обратитесь к Модесту Корфу. Уверяю вас, барон имеет больше возможностей помочь вам.
Но почему-то лицейский Модинька, а теперь важный чиновник, не помог. Тогда, чтобы ускорить дело, Пушкин разрешил поставить свое имя на титульном листе книги Люценко, как издателя.
И только после этого дело сдвинулось с мертвой точки - злополучная книга вышла в свет. Но по какому-то недосмотру в книге забыли указать автора перевода. И этот ляп стоил Пушкину репутации – его обвинили в присвоении чужого труда.
Все это, вкупе со сплетнями, раздающимися со всех сторон о том, что он исписался, что его муза умолкла, сильно терзало душу поэта; тем более, что вся эта возня была затеяна перед тем, как он решил открыть подписку на новый журнал, названный им «Современник». А сколько он добивался разрешения на это!
Александр Пушкин был уверен в том, что первый номер журнала должен стать жемчужиной литературного издательства – ведь лучшие словесники активно подключились и приносили ему свои произведения! «Современник», как и для него, был для них тоже долгожданным. Жуковский, Вяземский, Гоголь, Тургенев, Козловский – все ожидали его выхода с нетерпением…У них не было своей трибуны с тех самых пор, как умер Дельвиг и "Литературная газета" перестала выходить так же, как и "Северные цветы",редактируемые бароном до своей смерти.
Издатель самого большого литературного журнала, «Библиотеки для чтения», Сенковский был приверженцем литературных и личных врагов Пушкина - Булгарина и Уварова. И , видимо, боялся, что с появлением «Современника» он потеряет читателей. Он поэтому и напечатал заметку в многотиражном издании, где прозрачными намеками о литературной несостоятельности, издевался над Пушкиным.
Люценко, что и говорить, «помог» в этом. Пушкин писал: «Да, памфлет Сенковского для меня сокрушителен именно сейчас... Он смог убедить читающую публику в том, что я её не уважаю… Но я не буду пока отвечать ему – пострадают интересы «Современника», а значит, и моих друзей... Я отвечу ему потом, когда всё успокоится…»
Но, сколько бы он ни делал вида, что не обращает на несправедливые выпады внимания, был взбешен – на его честь покушались!
Мало этого, петербургское и московское общества бурлили в толках и пересудах по поводу издания «Вастолы» Люценко. Мог ли он сдерживаться, обсуждая Сенковского повсюду, где ему доводилось бывать?!
Вот и в беседе с приятелем, молодым богачом Семеном Хлюстиным, не сдержавшись, однажды на рауте поэт выпалил:
- Вы тоже поддались на провокацию Сенковского!
- Но он пишет, что вы обманули публи...
Пушкин не дал ему закончить и с горечью проронил:
- Я не сержусь на Сенковского… Но мне нельзя не досадовать, когда порядочные люди повторяют нелепости свиней и мерзавцев!.. Это чересчур! И это не может так просто окончиться! – Закончив так, отскочил от него в бешенстве.
В этот вечер он больше не участвовал в разговорах с другими, даже не помнил, как очутился дома. Но… когда встал утром, его ожидало письмо с печатью Хлюстина.
Вертя в руках письмо, Пушкин долго размышлял о том, что мог наговорить в пылу гнева. Семен Семенович Хлюстин – родной племянник Толстого-Американца, его свата к родителям Натали. До сих пор с ним у него были вполне дружеские отношения. Натали даже прочила молодого богатого надворного советника в женихи одной из сестер - Катрин или Александрине - как получится.
Все же сломал сургуч – и что же? Спор как будто и не прекращался. Хлюстин писал: « … Я только приводил в разговоре замечания господина Сенковского, смысл которых состоял в том, что Вы «обманули публику». Вместо того, чтобы видеть в этом с моей стороны простое повторение или ссылку, Вы нашли возможным почесть меня за отголосок господина Сенковского; Вы в некотором роде сделали из нас соединение… Вы все-таки обратились ко мне со словами, возвещающими фешенебельную встречу: «Это - чересчур», «это не может так окончиться», «мы увидим»… Я ждал доселе исхода этих угроз. Но так как я не получил от Вас никаких известий, то теперь мне следует просить от Вас удовлетворения…»
Остыв, Пушкин в душе жалел о своей вспышке, поэтому написал молодому человеку ответ, где признавался, что никак не мог его отождествлять со свиньями и мерзавцами - это произошло в пылу спора, и он просил извинить его. Отправил письмо и стал ждать…
Однако Хлюстин продолжал оставаться непреклонным – приобщение «к свиньям и прочим» глубоко его оскорбило... И Александр его понимал. Тем не менее, решил обратиться к посредничеству «няньки»-Соболевского, чтобы уладить дело мирно. Сейчас, видит Бог, не до барьера: очень больна мать - Надежда Осиповна…
Соболевский убедил Хлюстина не идти против поэта, который явно сожалел о своей несдержанности. И Семен Хлюстин пошел на примирение.
"Один груз упал с плеч" - вздохнул поэт с облегчением, благодаря судьбу за этот подарок.
Вот полный текст письма Семена Хлюстова:
Милостивый государь.
Я повторил в виде цитаты замечания г-на Сенковского, смысл которых сводился к тому, что вы обманули публику. Вместо того, чтобы видеть в этом, поскольку дело касалось меня, простую цитату, вы нашли возможным счесть меня эхом г-на Сенковского; вы нас в некотором роде смешали вместе и закрепили наш союз следующими словами: <.....> В выражении ,,эти люди“ подразумевался я. Тон и запальчивость вашего голоса не оставляли никакого сомнения относительно смысла ваших слов, даже если бы логика и допускала неопределенность их значения. Но повторение ,,нелепостей“ не могло, разумно говоря, вызвать в вас никакого раздражения; следовательно, вам показалось, что вы слышали и нашли во мне их отголосок. Оскорбление было достаточно ясно выражено: вы делали меня соучастником <нелепостей свиней и мерзавцев>. Между тем, к моему стыду или к моей чести, я не признал или не принял оскорбления и ограничился ответом, что если вы непременно хотите сделать меня участником суждений об ,,обмане публики“, то я их вполне принимаю на свой счет, но что я отказываюсь от приобщения меня к <свиньям и мерзавцам>. Соглашаясь таким образом и против моей воли сказать вам, что ,,вы обманываете публику“ (в литературном смысле, ибо ведь все время дело шло о литературе), — я наносил вам, самое большое, литературную обиду, которою я отвечал и доставлял себе удовлетворение за обиду личную. Думаю, что я отвел себе роль достаточно благодушную и достаточно кроткую, ибо даже при взаимности оскорблений отпор никогда не бывает равноценен с первоначальным выпадом: только в этом последнем заключается сущность обиды.
Однако именно вы, после подобного поведения с моей стороны, стали произносить слова, предвещавшие принятую по обычаям общества встречу: ,,это уж слишком“, ,,это не может так окончиться“, ,,посмотрим“, и проч. и проч. Я ждал результата этих угроз. Но не получая от вас никаких известий, я должен теперь просить у вас объяснений:
1) в том, что вы сделали меня соучастником <нелепостей свиней и мерзавцев>;
2) в том, что вы обратились ко мне, не давая им дальнейшего хода, с угрозами, равносильными вызову на дуэль;
3) в том, что вы не исполнили по отношению ко мне долга вежливости, не ответив мне на поклон, когда я уходил от вас.
Имею честь быть, милостивый государь, ваш нижайший и покорный слуга
С. Хлюстин.
Вопрос к автору: Где здесь говорится об удовлетворении: Почему вы исказили смысл письма?
Как всегда замечательно и прекрасно! Казалось бы Ваши рассказы должны обличать сумбурную не сдержанность поэта. Но вместо этого, только еще больше возвеличивают гения!
Добрый день, Константин! Я не возвеличиваю, а пишу то, что происходило, объективно. То есть, стараюсь на все смотреть его глазами:-) Жизнь его была сумбурной, поэтому и был иногда несдержан.
Спасибо большое за отзыв. Я забыла этот рассказ выложить вчера. А завтра утром - про дуэль с Соллогубом. Скоро подойдет всем дуэлям конец...
Спасибо Асна! Не так давно слышал по Т. В. что Дантес был привезен одним из западных дипломатов специально для личных утех, теперь бы сказали, что были они из "голубых". Интересно бы узнать, насколько это соответствует действительности.
Да, голландским послом в России Луи Геккерном. Потом, чтобы все прилично выглядело в глазах света, он его "усыновил". То есть, что-т о намутил с его отцом, получил согласие, но так как ему самому не было ещё 50 лет, когда можно усыновлять, то сделка была признана недействительной. Но он так и жил с ним до конца жизни, а Дантес тоже больше не женился, когда Екатерина Гончарова, на которой его насильно женили, умерла во время родов. Дочь Дантеса была сильнейшим математиком, и она смогла доказать, что её отец просто убил Пушкина. И тогда он её заточил в психлечебницу и она там находилась до конца своих дней. История темная, что с "приемным" отцом, что с женитьбой. Он был очень расчетливый человек. Дантес. И чтобы не драться с Пушкиным, когда он первый раз его вызвал, он вынужден был наврать, что он влюблен в Екатерину, а не в жену Пушкина. И тогда поэт продиктовал жене письмо, что они согласны отдать Екатерину за него замуж. Те , Геккерны, рвали и метали, но согласились на брак, и Пушкину удалась задумка - женить его на нелюбимой и некрасивой свояченице Екатерине.
Константин, если Вам интересна жизнь Пушкина, у меня на прозе. ру есть роман " А это -мой Пушкин!" Там все разложено по полочкам - на документальной основе все. Люди читают и говорят, что интересно:-) и легко читать. это если только Вам интересно.
Спасибо Асна! Обязательно найду время почитать Ваше произведение, уровень у Вас высокий. Сейчас очень много всяких писателей, которые стремятся отыскать такое в биографиях известных людей, что бы принизить их до собственного уровня- все, как на западе. У Вас же все на высочайшем уровне, так и хочется поместить в учебники.
Прошу прощения за то, что вынудила. Просто в романе все с первого дня жизни. И все его беды описаны.
Могу ли я в чем-нибудь принизить его, если у него всегда была причина - по всем выходкам?
Да, в Петербурге, сразу после окончания лицея, потом в Кишиневе и Одессе он, конечно, немного бравировал. Избаловали взрослые друзья-поэты Жуковский, Вяземский, Карамзин и другие. Но, взрослея, он бросал дурные привычки... Он много вытерпел в своей жизни.
В учебники?! Вы мне очень польстили, Константин. Хотя надо бы - чтобы дети узнали о великом соотечественнике все.
Спасибо Вам за все.
Милостивый государь.
Я повторил в виде цитаты замечания г-на Сенковского, смысл которых сводился к тому, что вы обманули публику. Вместо того, чтобы видеть в этом, поскольку дело касалось меня, простую цитату, вы нашли возможным счесть меня эхом г-на Сенковского; вы нас в некотором роде смешали вместе и закрепили наш союз следующими словами: <.....> В выражении ,,эти люди“ подразумевался я. Тон и запальчивость вашего голоса не оставляли никакого сомнения относительно смысла ваших слов, даже если бы логика и допускала неопределенность их значения. Но повторение ,,нелепостей“ не могло, разумно говоря, вызвать в вас никакого раздражения; следовательно, вам показалось, что вы слышали и нашли во мне их отголосок. Оскорбление было достаточно ясно выражено: вы делали меня соучастником <нелепостей свиней и мерзавцев>. Между тем, к моему стыду или к моей чести, я не признал или не принял оскорбления и ограничился ответом, что если вы непременно хотите сделать меня участником суждений об ,,обмане публики“, то я их вполне принимаю на свой счет, но что я отказываюсь от приобщения меня к <свиньям и мерзавцам>. Соглашаясь таким образом и против моей воли сказать вам, что ,,вы обманываете публику“ (в литературном смысле, ибо ведь все время дело шло о литературе), — я наносил вам, самое большое, литературную обиду, которою я отвечал и доставлял себе удовлетворение за обиду личную. Думаю, что я отвел себе роль достаточно благодушную и достаточно кроткую, ибо даже при взаимности оскорблений отпор никогда не бывает равноценен с первоначальным выпадом: только в этом последнем заключается сущность обиды.
Однако именно вы, после подобного поведения с моей стороны, стали произносить слова, предвещавшие принятую по обычаям общества встречу: ,,это уж слишком“, ,,это не может так окончиться“, ,,посмотрим“, и проч. и проч. Я ждал результата этих угроз. Но не получая от вас никаких известий, я должен теперь просить у вас объяснений:
1) в том, что вы сделали меня соучастником <нелепостей свиней и мерзавцев>;
2) в том, что вы обратились ко мне, не давая им дальнейшего хода, с угрозами, равносильными вызову на дуэль;
3) в том, что вы не исполнили по отношению ко мне долга вежливости, не ответив мне на поклон, когда я уходил от вас.
Имею честь быть, милостивый государь, ваш нижайший и покорный слуга
С. Хлюстин.
Вопрос к автору: Где здесь говорится об удовлетворении: Почему вы исказили смысл письма?