Виноватый

Каждый шаг поднимал пыль со ступеней подъезда, слегка шевелил бумажки. Я брел домой, с трудом поднимаясь по ступенькам, почти физически ощущая, что руки растянуты и болтаются где-то в районе колен, как у орангутанга. В них болтался пакет с продуктами, задевая ногу. Резкая боль возникала при каждом движении коленом. Она все больше застилала темнотой глаза. Через силу я поднялся на лестничный пролет и тут же рухнул на первую ступеньку следующего. Глубоко дыша, возвращал ясность картинки и представлял: «Вот, поднимусь домой, а там мне рады. Улыбаются, ждут». Раньше хотел чувствовать  необходимость, значимость для семьи, что пришел на свое место, а не чье-то чужое. Что другой будет здесь лишним: лишь объектом высказываний, проговаривания новостей, жалоб на неприятности. На работе - полный завал, а дома - забота, тепло и понимание. А сейчас… хотя бы радовались. В окне напротив солнце заливало мир теплым, мягким светом, бегали дети с радостными криками, машины неторопливо, будто торжественно шуршали мимо. Форточка хлопала от ветра, приносившего лай и взвизги.
 «Забываю день… - осознал я, бесцельно щупая карманы. – Вот всегда. Дату помню… В накладных ведь расписываюсь… а день недели забываю. Да-а… завтра опять машина… - вздохнул, запустив пятерню в волосы. -  Кубов двадцать… Домой прийти… поспать - самое то».
Серый с черными точками кот спустился по лестнице, галантно отряхивая лапы от пыли. Уселся рядом и облизал усы. Слабо мявкнув, поднырнул под локоть, лежащий на колене, и стал тереться об него, выгибая спину и тихонько урча.
- Что, скотинка? Бедненький… Домой не пускают?.. – сквозь улыбку спросил я. Непаршивый вроде, гнид не видно. С опаской решил погладить. Кот обрадовано стал подталкивать руку вверх  и тыкаться теплым ухом в штанину. «Жале-е-ешь? Жрать! Ты мне жра-а-ать дай! Жра-а-ать!» - мяучил он.
- Или пускают… А есть нечего… Пока не сготовишь… Вот и ходишь, – приговаривал я, почесывая ему за ухом. Кот, полуприкрыв глаза, выгибался и урчал от  удовольствия, лишь взмявкивая изредка: «А жра-а-ать-то будем?». Тополиный пух, заносимый ветром через форточку, разлетался по подъезду и хрупко парил в воздухе. Уютно - кот урчит, пух висит, ноги отходят, дышать легче.
Глухо завибрировал телефон, кот вздрогнул и отпрыгнул вверх на ступеньку. Зашипел, сморщив морду. Из  куртки донеслось:
- А я иду такая вся - Dolce&Gobana…
Я скривился: «Когда ж сменю её…», нашарил трубку в кармане и ответил:
- Иду уже…На работе. Ты удивишься… работал. Что?.. Ай, да ну тебя, - и сбросил звонок. Огляделся по сторонам: лестничные пролеты, пыль, окурки, бумажки, летящий мимо пух, гомон из форточки, ядовито-зеленая краска на стенах, мутные, пыльные стекла в окнах, гнутые, покрытые серебрянкой перила. Кота не было. Никого не было…
-  Была душа… Спугнула!
Я сокрушенно покачал головой, постукивая телефоном по колену. Тупо сидел на ступеньке, рассматривая стену напротив: краска в мелких трещинах, известку нанесли неровно. В углу была щель, закрытая паутиной. На её тонких нитях хлопьями оседала пыль, и висела мертвая муха. Наверно, там жил паук. По утрам он просыпался…
- А я иду такая вся - Dolce&Gobana… - взвился телефон в кармане и вздрогнул весь подъезд. Я, посмотрев на номер, ответил:
- Да, здрав… Разгрузили кубов двадцать… Задержались, но немножко, на полчасика. Успеем, думается… До завтра.
«Вот, и начальник позвонил…Можно и домой…» - подумал, крутя телефон в руке. Усталым движением засунул его в карман. Оттолкнувшись от стены локтем, с трудом встал на затекшие ноги. Потянулся. Э-э-эх! До темноты в глазах.
- А я иду такая вся - Dolce&Gobana…
«Черт возьми, куда ж я его дел?»- подумал, роясь в карманах.
-  Здесь, я здесь… Что ж за...
Сбросил. Жена. Только жизнь сказкой показалась…
Взяв чуть звякнувший пакет с продуктами, пошел домой, поднимая пыль со ступенек, распугивая пух в воздухе. «Зайду, разденусь, - представлял я. - Пройду, а там жена с ребенком на руках. Оба улыбаются, радуются. Обниму их и пойду ужинать. Борщом, например, из говядины и свежей капусты со сметаной. Жена тарелку поставит, а сама смотреть будет, и новости рассказывать, или меня расспрашивать. Тихо, уютно, спокойно, мирно».
Входная дверь во что-то упиралась и не открывалась достаточно, чтобы пройти. Просунув голову, понял, что детская коляска, задевая колесом трюмо, не пускала меня домой. Запустив руку, я стал ее раскачивать, пока, наконец, не сдвинул и не прошел внутрь. Тут же, обессиленный подъёмом и борьбой, рухнул на табуретку. Больше всего хотелось забыть обо всем и уснуть прямо здесь, сейчас.
Мимо шмелём пронеслась жена. В глубине квартиры залился криком ребёнок. Голова откликнулась резкой болью. Казалось, стены вокруг начали пульсировать и сдавливать. С трудом сдерживая ругательства, я стянул обувь и прошел в комнату. Ребёнок стоял в детской кроватке, держась за прутья, весь красный, в слезах, соплях,  с топорщившимися мокрыми волосиками, оттопыривал нижнюю губу и вопил. Я подхватил его, прижал к себе, чтобы согреть. Стал покачивать. Не успокаивается. Голова раскалывалась, руки ныли – хоть и маленький, но тяжелый. А он всем телом отталкивается, ножками упирается, извивается, орет. Что делать? Игрушка! Схватил цветастый грузовичок. Показал. Не впечатлил. Даже не примолк. Хорошо. А говорящая? Взял, потрогал, в рот сунул, обслюнявил, выбросил. Завелся ещё пуще. Что тебе ещё? Сервант! Скорее назад. Там рюмки, салатницы, тарелки, вазы. Они хрустальные  и переливаются на солнце. Беглый взгляд на кухонную дверь – движений нет. Кофту под ребенком и ниже внезапно стало холодить. «Описался?!!» - спросил я. «Тпру-у-у!!!» - весело ответил ребенок, обдав меня фонтаном брызг. Ну вот, ещё одежду менять! Где ж ее взять?! Пошли мы в комнату – там все разбросано. Попробуй найди здесь ползунки… я в нерешительности сел на диван. Ребенок тут же заорал: «А-а-а!!!», я с досады и неожиданности тоже: «А-а-а!!!». И вместе: «А-а-а!!!» Вот у жены получается его переключить на что-нибудь – я же пробую, он на меня внимания не обращает.  Руки опускаются. Тем более с работы. Как в ватную стену тыкаться. И у мамы получается. Ну конечно, они больше с ним общаются. А я ж работать не перестану. Деньги откуда появляться будут? А если читать  книги умные, то пробовать же надо.  А тут на работе коробок натаскаешься и к вечеру не то, что играть с ним, как бы на ходу не уснуть. Жена так устает за целый день с маленьким, что под вечер норовит сплавить его кому-нибудь, приговаривая: «Ты мало времени проводишь с ребёнком!» После работы-то…
- Сынок, давай я его возьму, - раздался за спиной теплый, ласковый голос мамы.
Ребенок тут же замолчал, словно завороженный. Мягко улыбнувшись, она взяла его на руки и стала рассматривать ворохи одежды, проговаривая, что видит и как это называется. Я выдохнул: мама… Вот, как всегда, я об стенку стучусь в поте лица, а они придут, сделают с улыбкой, и дальше пойдут. А ты стоишь, как дурак, и больше ни стараться, ни даже пытаться не хочешь. Будто по рукам надавали, а за что ты так и не понял. А все равно… Побрел в свою комнату. Растекся по дивану, изучая глубину узоров на обоях. Провел рукой по лицу, чувствуя шершавость ладони. Опустил руку ниже и почувствовал что-то мокрое. Вспомнил: ребенок пописал, надо переодеться. Но мысли, как тараканы, неожиданно появлялись и при включении внимания  без последствий и довольно шустро убегали.
В дверях появилась жена. Улыбнулась солнечно, как при первом знакомстве, когда вместе шли километров пять. Тогда она все говорила, говорила, а я лишь кивал да поддакивал. А вокруг солнце промеж золотых стволов сосен грело мокрую, парную землю. Первая зелень толпилась около тропинки. Вдали кучерявились елочки. А она все та же, только волосы стали длинными, волнистыми, чуточку поплыла от беременности фигура и утяжелилась грудь. Облизнула языком губы, убрала выбившуюся прядь волос за ухо и устало спросила: «Где ребёнок?»
- С мамой, - все еще улыбаясь от воспоминаний, ответил я.
- Откуда? – она нахмурилась и села на диван рядом.
- Я отдал, - непонимающе качнул головой я.
Она похлопала по моему мокрому бедру, поморщилась: «Откуда она здесь?» И в первый раз посмотрела мне в лицо.
- Видимо, следом за мной пришла, - хмыкнул я, располагаясь поудобней. – У неё же есть ключ…
Поднялась, махнула волосами, собранными в хвост, шмыгнула носом и пробормотала: «Вот и гадай теперь: за что мне выскажут…» и ушла из комнаты.  
Растечься по дивану. Чувствовать, как отходят руки, ноги начинают расслабляться. А лучше вообще закрыть глаза. Но тогда отлично слышно, что происходит в соседней комнате. Сначала прошуршали тихие мамины шаги, звякнула задетая игрушка.
- …вы уходите… - еле слышно выдохнула жена.
- Бегу-бегу. Все спешу куда-то… В сад спешу.
- Вроде только пришли…
- Телефон забыла, голова дырявая. Вот забежать пришлось…
- Задержитесь на полчасика… Я бы пелёнки достирала. Обед бы сготовила…
- Так что ж мешает?
- Ребёнок мешает. Орет, за подол дергает.
- Двое взрослых с одним маленьким управиться не могут – третьего зовут. Промеж собой договориться не могут. Плохо это… Ой-ё-ёй, плохо. На руках не таскай его! Он сейчас весит восемь, а будет одиннадцать? Что делать будешь? Пусть ходит, умеет поди…
- Он орет, как резаный, за подол дергает…
- Раньше надо было начинать от рук отучать. Он поди и спит с тобой? Начиталась опять всякого…
- Я люблю своего ребенка и пытаюсь сделать, как ему лучше.
- Веревки он из тебя вьет. А ты поди гордишься этим?..
- Мне все мое детство…
- Ой, заболталась я… Побегу-побегу, автобус ждать не будет… - зашуршала куртка, топнули ботинки. – До свидания.  
Хлопнула входная дверь.
Прошло несколько минут в полном оцепенении. Я разглядывал рисунок обоев сквозь смутный, неясный цвет.
- Ну, почему так? – раздалось рядом, и я с сожалением перевел глаза. Жена с ребенком на руках стояла в дверях комнаты. Сосредоточенная, колкая.  Я сделал слабую попытку пошевелиться, ну, или хотя бы принять более героическую позу. – Ей всегда некогда? Она всегда спешит. А он всегда кричит и ничего не дает делать. В кроватке не сидит, с дивана падает. На руках любит сидеть. А я ни сготовить, ни постирать не могу. Она все спешит…  А ты приходишь, и в стену или в комп втыкаешься. Мебель изображаешь. Ни помощи от тебя, ни поддержки. Живешь в каком-то своем мире. Для ребенка там места нет. Только ты и твоя усталость. Ты и твоя работа. На, подержи…
Я не слушал её, вернее вполуха. Реагировать сил уже не хватало. Раздражение подкатывало к горлу; хотелось что-нибудь сломать, или громко орать: «Хватит! Сколько можно! Оставь! Меня! В покое!!! Хоть на пять минут»… Глаза закрыл, чтобы себя не выдать; обхватил изнутри, как бак с жидкими помоями, и тихо-тихо понес вперед, боясь сделать неверное движение – расплещу, сам испачкаюсь и вокруг все забрызгаю. Потом мороки больше отмывать.
Из лабиринта мыслей вывели маленькие ручки, азартно бьющие по моему лицу. Я открыл глаза. Ребёнок ползал по кофте. Кстати, по мокрой кофте. Неуклюже шевелясь, я попытался приподняться. Он растерялся, ручка соскользнула и он упал на плечо, испугался, заорал.
Лицо у него покраснело. Нижнюю губу закусил, из глаз катились крупные слезы. Прибежала жена подхватила ребенка и стала укачивать,