В 1833 году приятель поэта Павел Воинович Нащокин приехал в Петербург и остановился в гостинице. Это было 29 июня, в день Петра и Павла.
Съехалось несколько знакомых, в том числе, и Пушкин. Общая радость, веселый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот.
Между тем, со двора, куда номер выходил окнами, раздался еще более громкий хохот и крик, мешавший веселости друзей. Это шумели полупьяные каменщики, которые сидели на кирпичах около ведра водки и деревянной чашки с закуской. Больше всех горланил какой-то мужик с рыжими волосами.
Пушкин подошел к окну, прилег грудью на подоконник, сразу заметил крикуна и сказал приятелям: «Тот рыжий, должно быть, именинник», и крикнул, обращаясь к нему:
— Петр!
— Что, барин?
— С ангелом.
— Спасибо, господин.
— Павел! — крикнул он опять и, обернувшись в комнату, прибавил: — В такой куче и Павел найдется!
— Павел ушел.
— Куда? Зачем?
— В кабак... Все вышло. Да постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь?
— Я и старушку-матушку твою знаю.
— Ой?
— А батька-то помер?
— Давно, царство ему небесное!.. Братцы, выпьем за покойного родителя!
В это время входит во двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидав его раньше, закричал:
— Павел, с ангелом! Да неси скорее!
Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, объясняя ему, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина:
— Так, стало, и деревню нашу знаешь?
— Еще бы не знать! Ведь она близ реки?
— Так, у самой речки.
— Ваша изба, почитай, крайняя?
— Третья от края... А чудной ты барин! Уж поясни,
сделай милость, не святым же духом всю подноготную
знаешь?
— Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе.
— Так... Теперь смекаю.
— А вот мать жаловалась на тебя: мало денег посылаешь!
— Грешен, грешен! Да, вот, все на проклятое-то выходит, — сказал мужик, указывая на стакан, из которого выпил залпом и прокричал:
— Здравствуй, добрый барин!
|
