Не уходи!

Тупо из гудящей запредельной дали до сознания начали доходить стук колёс, птичий гомон и неведомо откуда появившаяся боль при каждой попытке пошевелиться. Превозмогая её, Даниил подтянул почти к подбородку дрожащие от холода колени и замер, блаженно чувствуя, как постепенно успокаивается ноющее тело.
«Сначала надо открыть глаза и попытаться понять, почему мне так холодно, - мысленно отдал он себе команду. – Где моё одеяло?»
Рука, неохотно выползла из объятий своей руки-сестрички и попыталась найти убежавшее одеяло. Рядом почему-то было очень холодно и сыро. Даниил  приподнял непослушные свинцовые веки.

«Темно, и пахнет землёй. Чуть голову набок, - продолжал он свои команды. – Кое-где видны притухающие звёзды. Значит скоро утро. Вот потому мне так холодно, но где я?» - Даниил опять закрыл глаза, спрятал дрожащую руку и с ещё большей силой почувствовал обволакивающий всё тело холод. Сжиматься уже было некуда, и он замер, ожидая хоть какого-то прояснения в голове.

«Нужно, непременно нужно вспомнить всё по порядку. Только как найти в этой какофонии хоть какой-то порядок?»
Где-то загудел паровоз, и женский голос визгливо, но чётко и быстро сообщил о прибытии на четвёртую платформу скорого поезда «Адлер-Москва». Это была тоненькая ниточка, за которую Даниил ухватился, как утопающий за соломинку.

«Станция – это точно, но какая? Спокойно. Не спеши. До утра очевидно ещё далеко, иначе не было бы так холодно, – успокаивал он себя. – Как-нибудь разгребём эту ситуацию, но где я?»

Даже не отдавая себе команды, он резко вскочил и в тот же момент упал от резкой боли, пронизавшей всё его тело, и оно, его сильное и здоровое тело, вспомнило – били!

«Вот же с…  Кто? Найду – убью! Где я?» - как набат застучало в голове.

Уже совсем придя в себя от захлестнувшей злобы, он сел, прислонился к стволу дерева и, бешено колотя кулаками по мокрой от утренней росы земле, почти закричал:

- По-пут-чи-ки! Точно! Это они, два студента из соседнего купе, которые поменялись местами с семейной парой. Я ж с ними пил какую-то бурду, пел песни, опять пил, а потом… провал. Гитара! Где гитара? – и уже совсем тихо, обхватив руками голову: - Где я?

Время растянулось, чётко, ударами сердца в висках, отмеряя мгновения, секунды, минуты. Прошёл первый прилив ярости.

«Карманы, конечно же, пусты, ну и хрен с ними. Всё – ерунда, а вот гитара! Сильной боли нет. Видно пинали лишь бы как, без особого интереса».
Солнечные лучи, пронизывая редкие кроны деревьев вдоль железнодорожного полотна, легли двумя извивающимися золотыми струйками на отполированные до ослепительного блеска рельсы и сверкающими алмазами заблестели на отяжелевшей от росы траве.

Птичий гомон, не обращая внимания ни на гудящую, свистящую и плюющуюся гарью железную дорогу, ни на этого потерянного в огромном мире продрогшего человека, оглушил всё вокруг своей всепобеждающей песней жизни, песней во славу восходящему солнцу. Маленькие пташки, отдохнувшие от трудного и такого длинного весеннего дня, с радостным щебетанием встречали новый день, принимаясь за свой ежедневный труд, – добывание хлеба насущного. Что им, этим маленьким птичкам, до людей, унижающих и уничтожающих друг друга тысячами различных способов. Какое им дело до этого избитого и сидящего на холодной земле человека. Солнце взошло, и сразу защебетало, запело, застрекотало на разные голоса всё пернатое население.

А что же человек? Теперь он – властелин земли. Теперь только он решает, кому жить, а кому нет, что разрушить, а что создать. Он больше не встречает восход солнца с ликованием, как предки, не наполняется его жизненной силой, щедро заполняющей вокруг светом и теплом всех в равной степени: бедных и богатых, больных и здоровых, преступников и праведников. Разве только иногда кто-нибудь остановится, чтобы полюбоваться звёздным небом или послушать пернатых певцов, а потом снова – в жизнь, как в бой, за тёпленькое для себя место и сытый стол.

«Всё в жизни имеет начало и конец, а между ними? Тысячи восходов и закатов, миллиарды звёзд ночного неба, улыбка любимой, не дающей оступиться и упасть, или вот такие друзья-попутчики, как встреченные на моём пути. Это две чаши одних весов под названием «ЖИЗНЬ», - устало и отрешенно думал Даниил.
«Больно! Ну, почему, почему так жестоко обрушилась на меня эта боль? Почему у моей зебры-судьбы такая широкая чёрная полоса? Вспомнил! Я всё вспомнил!» - будто огнём опалило его воспалённый мозг...

... - Я ухожу. Мне надоело твоё нытьё!

- Катя, только не сейчас. Я прошу, только не сейчас. Не бросай меня. Мне сейчас так плохо.

- Я не просто ухожу. Я ухожу от тебя. Ты меня слышишь? Я – женщина. Я нежная и слабая женщина. Ведь ты искал именно такую, но тогда ты был сильным. Ты был не таким знаменитым, как сейчас, но ты был весёлым и сильным. А сейчас ты взрастил свою обиду до неимоверных размеров и стал совсем не виден за ней. Где бы ты ни был, она обязательно впереди тебя. Она заслоняет собой того, каким ты был раньше. Ты стал маленьким, а жалеть тебя за это и поддерживать в тебе такое состояние я не буду. Прости.

- Катюша, ты же видишь, что вокруг меня просто космической высоты частокол из сплетен и недомолвок. Я сейчас как черепаха без панциря, и каждое слово, каждый взгляд, брошенный в мою сторону, уже не царапает, а рвёт на части мою душу.

- Ты не понимаешь или не хочешь понять, что этот частокол так велик лишь потому, что ты не движешься вперёд, а стоишь на месте. Ты позволил себе обидеться и вбить перед собой первый кол, - и, немного помолчав: - Помнишь фильм «Когда деревья были большими»? Так вот, запомни: твой частокол, как и деревья, большие потому, что ты от обиды весь сжался и стал меньше. Ну, поют другие твои песни, поют со сцены, ну и что? Разве это плохо? «Катюшу» с войны поёт весь мир, а кто знает авторов? Так что ж теперь, обидеться на весь мир или кинуться всем бить морды? Ты зациклился на своей обиде, стал трубить о ней всем вместо того, чтобы пойти к другу и выяснить этот вопрос один на один.

- А разве это по-дружески – выпустить втихую диск, петь мои песни с переделанными текстами, ничего мне не сказав, да ещё и пустить волну возмущения и сплетен против меня? Это, по-твоему, правильно?

- Наверное, правильно, если в наш век мужчины всё больше пользуются такими методами выяснения отношений. Но меня больше интересует другое: когда ты помещаешь свои стихи в Интернет, ты разве знаешь, что там с ними происходит?

- У меня есть свой сайт, и там изначально есть моё имя.

- А дальше? Дальше ты сможешь проследить, где и под чьим именем они выплывут? – Катюша уже не вышагивала из угла в угол, а, опершись руками о край стола, внимательно смотрела ему в глаза.

- Где-то там – это люди незнакомые, а здесь – друг.

- Ты хотел сказать – бывший друг? Взращенная тобой обида прорубила пропасть, и очень многое стало бывшим. Я остаюсь в том светлом «бывшем» и хочу тебя помнить таким, каким ты был раньше. Всё. С меня довольно. Я ухожу.

- Ты оставляешь меня в самую трудную минуту и не хочешь понять, что я теперь один? Не пишется, не поётся.

- Не пишется - не марай бумагу! Ты никогда не был один. У тебя есть гитара – твоя самая большая любовь. Ты ведь так всегда говорил?

- Может, и говорил, но мне сейчас так плохо. Мне ты нужна, как воздух. Я задыхаюсь.

- Не придумывай, тебе нужны мои уши, чтобы слышать, как тебе плохо. Слабые женщины любят сильных мужчин, а ты превращаешься в нытика. Сейчас тебе нужна или сильная женщина, которая, как мать, будет тебя гладить по головке и дуть на твои раны, или ты должен остаться один и снова стать сильным. Если тебе это дано, то очень скоро тебе станет противно твоё состояние, и ты быстро найдёшь из него выход. Если ты слабый, то сопьёшься или того хуже - бросишь петь.
- Сопьюсь, и тебе будет стыдно, что ты меня бросила.

- Не будет. Может водка иногда и бывает, как лекарство, но это ещё больше усилит твою обидчивость, а значит, твой частокол будет возводиться твоими же руками с удвоенной рвением. Пойди в церковь, найди себе работу, делай же что-нибудь. Будут новые друзья, новые знакомые, новая жизнь. Ты понимаешь это слово - жизнь?

- А как же любовь? Она всё терпит, всё прощает, всё оправдывает. Ты никогда меня не любила?

- Что я слышу? Это ты мне говоришь про терпение и оправдание? Это ты говоришь про любовь? Напиши на зеркале это слово и чаще на него смотри, а не на себя. Смотри, пока не поймёшь цену этого слова. Иисус Христос – вот кто любил и любит до сих пор, вот кто оправдывал и оправдывает, и страдает от нашей глупости. Освободись от обиды. Сделай широкий жест и скажи: «Дарю!» В конце концов, пойди на базар и подай милостыню. Подай и забудь, что подал. На душе сразу станет легче. Ты ведь, когда её даёшь, ничего не просишь взамен и не помнишь кому и сколько дал.

- А как же та жизнь, что за частоколом? Как мне туда вернуться? Я там был так счастлив. Помоги, подскажи.

- Твоя осада ещё не захлопнулась. Ещё есть лазейки, чтобы вырваться из неё или подрасти и переступить. Прошу тебя, не воюй ни с кем. Жизнь такая непростая штука, что сама расставит всё по своим местам. Ну, скажи мне, когда не травили или не поливали грязью поэтов? Имена поэтов остались, а где их завистники? На     обидах возвышаются обидчики только тогда, когда их замечаешь.

- Но сейчас-то что мне делать? Ты же видишь, что я схожу с ума.

- Вычеркни эти песни из своего списка или издай ещё одну книжку, но уже с текстами своих песен, чтобы успокоить обиду и оставить имя, если тебе это так важно. Работа поможет тебе не закрыться окончательно в своей раковине.

- Котёнок! Ну, какая же ты слабая? Ты – сильная, если пытаешься дотянуться до тонущего в болоте, давая такие советы. Не уходи. Прошу.

- Я не дотягиваюсь до тебя. Я наклоняю к тебе деревце, а выбираться ты будешь сам и, если не заметишь грязь и тину, свисающие с тебя, всё само собой отскочит. Не скребись и не кричи на всю округу, что ты был в болоте. Говори только о светлом, а лучше всего – поезжай к морю, к солнцу, а мне пора. Спасительное деревце уже в твоих руках. Не упусти.

Тяжело и надрывно хлопнула за уходящей дверь. Даниил даже не попытался встать и преградить дорогу или как-то продолжить этот бессмысленный разговор.

«Больно!» - Пугающе заболело в груди, но уже не так, как до этого непростого разговора. – «Боже, помоги мне!»...

...С новой силой навалилась головная боль. Даниилу, ещё не зная зачем, захотелось встать и уйти подальше от своих воспоминаний, от этого леса и, больше всего, от самого себя. Теперь это сделать стало уже намного легче. Шатаясь, он встал и, припадая на одну ногу, медленно побрёл к совсем близкому стуку колёс проезжающих составов.

Между кромкой редких деревьев и железнодорожным полотном показался неглубокий овражек. По его дну после вчерашнего дождя, то показываясь, то прячась в густой траве, весело бежал маленький ручеёк.

«Возможно, что именно по этому склону меня тащили наверх, а может быть, я туда забрался сам, когда был в беспамятстве. Ну, почему я не птица? Почему у людей душа болит больше, чем тело, разрывая его живьём на мелкие кусочки? - один за другим сверлили мозги неразрешимые вопросы. – Так вот почему мне так хочется быть птицей, так легко перелетевшей через преграду,