Не имей сто рублей

Машенька сидела на краешке кровати, церемонно сложив руки на коленях и уперев взгляд в стену. Плечи девочки время от времени начинали нервно подрагивать, а затем она погружалась в совершенный ступор. В ее расширенных глазах зияла пустота, которую, казалось, уже ничто никогда не наполнит. Лишь один вопрос, словно потерявшаяся летучая мышь, витал в этом безбрежном космосе, время от времени стукаясь изнутри в сетчатку: "За что? За что мне это?! Я ведь еще такая маленькая!".

Дверь приоткрылась и почти тут же захлопнулась вновь. В коридоре мать повернулась к отцу, который с мрачным виноватым лицом выглядывал из кухни. 

- Сидит.
- Все так же?
- Кажется, она еще ни разу не шелохнулась.
- Вторые сутки уже...

Мать всхлипнула, рассеянно огляделась, словно собираясь с духом. И наконец решилась.

- Валера, это ты, ты во всем виноват! - ее речь оборвали рыдания, в которых, помимо неизбывного горя, слышалось облегчение (ведь она так долго пыталась сдержаться...). 

Отец прикрыл глаза, словно оглушенный пощечиной. Он ждал этого. Ждал этого с того самого момента, как вручил Машеньке ее первые карманные деньги. Лицо девочки сначала озарилось радостью, а затем она с интересом вгляделась в купюру, и... И... И в общем, увидела. Что уж тут говорить.

Он пытался исправить ситуацию. Он вырвал проклятую сторублевку из рук дочери, скомкал ее, отшвырнул в угол... Он грохнулся на колени, обхватил девочку за плечи, он едва ли не рыдал, он умолял забыть увиденное... Но в глазах дочери уже поселилась пустота. Все, что она смогла - это сделать несколько шагов в сторону кровати... Неловко примоститься на угол... И упереть взгляд в стену.

Что видела девочка на этой стене? В какие кошмарные фигуры складывался узор обоев? Эти привычные бледно-розовые обои, которые она видела на протяжении беззаботных дней своего невинного детства (которое оказалось столь коротким). Когда-то Машенька просыпалась на этой самой кровати, мило щурила глазки, терла их своими маленькими кулачками... А по обоям скакали солнечные зайчики и летали веселые птички. 

Что же она видит там теперь? Валерий закрыл глаза. Перед внутренним взором предстали *** - легионы громадных эрегированных ***, рядами наступающие на его маленькую девочку. Валерий грохнул кулаком по стене, так что с потолка посыпалась побелка. Рывком развернулся к жене. Произнес тихо:

- Это не я виноват. Это... правительство, - голос Валерия зазвучал громче и увереннее. - Его просили! Его предупреждали! Ему говорили, что это могут увидеть дети! И оно обещало их изъять! "Работа ведется", все такое... Но как можно было так медлить? Ведь благосостояние народа растет. Вот и мы... Сначала начали оплачивать проезд... Потом почти погасили долг по квартплате... И вот дошло до чертовых карманных денег! А купюры еще не все закрашены! 
- Валера, не надо так, - мягко, примирительно попросила жена. - Ты же знаешь, что у правительства сейчас слишком много забот. А на самом деле виновата Америка. Это они придумали, что у детей должны быть карманные деньги. 

Валерий вздохнул и порывисто обнял жену. Она, как всегда, была права.

Спустя два часа, когда Валерий молча наливался самогоном на кухне, жена подошла к нему и тихо стукнула об пол чемоданчиком. Валерий вскинул на нее сумасшедший взгляд. Он знал, что это должно случиться. Но до последнего не верил... 

- Ты знаешь, что теперь должен уйти, - тихо произнесла жена, пожимая плечами. 
- Но я...
- Теперь Машенька знает, что ты тоже... Что у тебя... То есть не знает, но, конечно, догадывается... Или когда-нибудь начнет догадываться... - скомкав конец фразы, жена с плачем выскочила из кухни. 

Валерий тяжело поднялся. Попробовал чемоданчик... Не тяжелый. Он поднял со стола пластиковую бутылку с самогоном, с подчеркнутой тщательностью закрутил крышку. Сунул ее в боковой карман. На секунду задумался о том, что надо бы попрощаться с Машенькой... Обнять ее... Но... Конечно же, теперь это невозможно. 

Захлопнулась входная дверь, прогрохотали шаги на лестнице. Усталая, изможденная, растрепанная, практически полоумная женщина припала к двери, словно к родному человеку, и, рыдая, осела на пол, царапая длинными ногтями выцветший коричневый дермантин. Она поступила правильно. Главное, она поступила правильно. 

Через час женщина поднялась, кряхтя. За этот час она постарела на десять лет. Прошаркав по коридору, она снова заглянула в комнату дочери. Машенька сидела все так же... Только спинку, казалось, держала еще более прямо - как аршин проглотила. Ее взгляд все так же упирался в стену. На стене плясали мириады инфернальных ***. 

Валерий, чеканя шаг, шел по строительному рынку. Наконец он увидел нужный прилавок. Как во сне, приблизился к нему... Бегло окинул взглядом товар... Кинул на прилавок четыре проклятые купюры (мельком отметил: три с замазанными ***, одна - нет). 

- Тесак самый большой, пожалуйста. И резиновый тросик. Спасибо.