Из-за поворота вырулил «Газик». Жужжа мотором и громыхая по ухабам, он устремился прочь из поселка, пыля белой грунтовой дорогой. На опушке машина резко затормозила и издала протяжный и противный звук автомобильным сигналом. Справа и слева, словно пестрая туча, вынырнувшая из-за пригорка, машину окружило коровье стадо. Водитель, беспрерывно сигналя, пытался проехать сквозь бестолково идущую массу скота.
- Идут! Идут! – закричали пацаны, соскакивая с жердей поскотины.
Стадо медленно приближалось к поселку и уже можно было узнать отдельно идущих кормилиц.
То и дело из толпы ждущих сельчан выходили хозяева, узнавая своих коров.
- Милка, Милка! Красотка! Нюра, Нюрушка! – подзывали они их.
Щелкая хлыстом, свистя и матерясь на опушке, показался пастух:
- А, ну, паскуды! А, ну, комолые! – он, залихватски присвистнув, выстрелил бичом. – Эх, пропостины-ы!
Обогнав медленно плетущееся и явно не наевшееся стадо, пастух Григорий подошел к сельчанам. Закинув хлыст на плечо, он, нисколько не стесняясь, пристроился к забору с намерением облегчиться по-маленькому.
- Вы, бабы, раскудрить его в печенку, Лепеню скажите, я его быка, бляха медная, пасти больше не буду. Я что, от него бегать должен, что ли! Он скотина така, на меня аж запрыгивать стал. Я его, в качергу-мать, перепоясаю как-нибудь хлыстом-то, чтоб не лез, кудыть не просят!
- Смотрите-ка, бабы – взвизгнула Тося Еремеева. – Ссит ведь, кобель, не стесняется ни кого. Ты, Гришка, чего совсем офонарел, при бабах мотыгу свою откупорил! Не стыдно?
- А че, стесняться, поди-ка у мужиков-то ваших така ж система-то. Аль, давай сравним! – Гришка повернулся, неторопливо застегивая ширинку.
Тут бабы, словно с цепи сорвались, разом набросившись на пастуха, в разноголосье ругая и стыдя его:
- Гринька, вот мужики тебе по брыльям-то надают, дозубоскалишься! Совсем крыша поехала?! Придурошный!
- А чего такого-то? Коли все такое же, то ко мене то какие претензии? – недоуменно протянул Григорий. И махнув плетью в сторону леса – Вона, размеси его в бадью, герой-плодотворитель лепневский идет! Зинка, твою нынче охаживал.
На краю леса показались две коровы. Вернее бык и корова. Рыже-черно-белая телка труся по лужайке, пыталась оторваться от навязчивого ухажера. Здоровенный бык-трехлеток, тупо опустив голову, неотступно плелся сзади. Вращая красными мутными глазами, он то и дело пытался запрыгнуть на пеструху, но той в самый последний момент каким-то чудом удавалось вырваться из любовных объятий. Взмыленная с дикими глазами окруженная целой тучей кровососов она отчаянно лягалась задними ногами. На быка-Борьку этот отпор действовал еще более возбуждающе. Он остановился, тяжело дыша, раздувая ноздри, издал оглушительный боевой клич и вновь двинулся в атаку.
- Малютка! Малютка! – заорала Зинка, - Где Лепень? Пускай свой окорок забирает, я сейчас как от него отвяжусь?
Зинка отломив небольшую веточку от придорожного куста пыталась отогнать Лепневского быка.
- Ну-ка кишь! Ну, пошел!
Фыркая и мотая головой, Борька не обращал внимания на пеструхину хозяйку. Мало того у него появилось небольшое преимущество, когда они зашли в улицу. Прижимая Милку к забору он попытался заскочить на нее, но та поддав ходу помчалась вдоль ограды бренча боталом. Бык не отставал. Бабы гоня своих коров с любопытством наблюдали за разворачивающимся действием. Как говорится и смех и грех. И телка отгуляться должна и Зинку жалко. А помочь-то чем? Все знали дикий Борькин нрав и ни у кого не было охоты вставать у него на пути.
- Гришка, сделай чего! – закричали женщины пастуху. Но тот привалившись к завалине дома раскуривая папироску только хмыкнул:
- Я, пас, я скотину пригнал в село, как говориться, аллес!
Было еще одно обстоятельство, с которым Гришка, хоть и с некоторыми оговорками, но считался. Этот черный рогатый монстр принадлежал Лепню, а с председателем поселкового совета пастуху в конфликт вступать не хотелось. Тем временем обессиленная пеструха остановилась у сельмага, ей уже, казалось, было все равно. Она обреченно оглянулась на хозяйку и издала протяжно-тоскливое «Му-у!» Бычара, приняв это за долгожданный призыв, ринулся вперед.
Из последних сил Милка, лягнув быка, рванула в открытую дверь магазина. И бык, гремя копытами по досчатому тротуару, ввалился следом за телкой, по пути врезавшись своим необъятным боком в косяк дверей. Полотно хрустнуло, вырывая вместе с деревянной щепой навесы. Внутри магазина раздался звон стекла и рев обезумевшей пеструхи.
Бабы, столпившиеся на площадке у магазина, непроизвольно замерли. Какое-то мгновение было тихо, но тут дверь подсобки с треском растворилась и на крылечко с диким визгом вывалилась продавщица Валентина. Не переставая визжать, она на четвереньках бросилась прочь. Кто-то из баб помогли ей подняться, отряхивая от дорожной пыли.
- Люди! – взревела продавщица.- Мне Степаныч-то голову оторвет! Там… там! Он же только витрины новые привез, стекло ж кругом…
Она внезапно замолкла, потому что из сельмага вновь раздался звон битого стекла.
Вокруг магазина потихоньку собирался народ.
- Чего делать-то, мужики, вы то хоть сделайте что-нибудь! – взмолилась продавщица, обращаясь к присутствующим. – Ведь исхропают все! Чья скотина-то?
Сколько было мужиков, ни кто и не шелохнулся, всем интересно было узнать, удастся ли Лепневскому быку скрутить Зинкину корову или нет. Сквозь толпу деловито пробирался Гришка. Продавщица Валентина кинулась к нему:
- Гринь, ты то, сделай что! Литру, Гриня, поставлю, только убери этих иродов оттуда!
Гришка победно оглядел собравшихся:
- Ах, ты Валюха, че для тебя не сделать-то, растрыть его в качулю, ладно.- Он перешагнул разбитые двери, заглядывая в магазин. Потом смущенно обернулся и робко объявил:
- Так это… Любовь у них тама, расчерпaй его в колодец.
