СНАЧАЛА, МИЛ-ДРУГИ, О КОРЕШКАХ…
История, о коей хочу поведать, автобиографична и к тому же весьма-таки, я вам скажу, забавна, поучительна и даже престранна.
С вашего высочайшего соизволения, начну издалека.
Ежели взглянуть на корни, от коих мой росток объявился на сём свете, то там не узреть даже под лупой ничего сколько-нибудь примечательного, а уж о баронстве предки и в голову не брали. Прадед, крестьянствовавший в Тверской губернии и имевший надел земли и хозяйство, годам к сорока ударился в гульбу, следственно, пошел по бабам, а где бабы, там что? Ясно: пьянство беспробудное. А еще что? Траты непомерные, из-за которых началось разорение. Потом? Под мостом нашли бездыханным. Тимоха, его единственный сын, посмотрел косо на ветхую избушку да на пустые сарайки, плюнул в сердцах и двинул лапотник в Москву, где его никто не ждал. Тимоха беспорточный (дед мой), помыкавшись, пристроился половым в трактире, где от чаевых не отказывался, бывало, даже припрашивал или нечаянно в чужой карман поддатенького клиента заглядывал.
Ну и грянуло. Ну, то самое… Митинги, демонстрации, большой ор. Такие, как мой дед, всколыхнулись: их сильно разогрел главный лозунг, звучавший из уст справных (в белых манишках, при шляпах и галстуках и фрачных парах из тончайшего аглицкого сукна) задиристых господ: кто был никем, тот станет всем.
Моему деду до одури захотелось стать «всем». Но как? Не знал. Да и господа-ораторы о сём как-то умалчивали. Тимоха, как он сам мне признавался, когда я еще мальцом был, смекнул: надо выделиться из толпы, чтобы глашатаи свободы, равенства и братства его заметили. Стал протискиваться в первые ряды бузотёров и там, оглушая соседей, то и дело орать: «Долой кровопийцев-эксплуататоров трудового народа! Заводы – рабочим! Землю – крестьянам! Мироедам – виселицу!»
Услышав его, беломанишечники стали приглядываться, принюхиваться к деду. Сначала доверили на демонстрации подержать какой-то лозунг, потом – поразмахивать красным флагом. Ну и – пошло-поехало. Вскоре – он носил кожаную тужурку и фуражку, а карман оттягивал маузер. Почувствовав важность момента, Тимоха заважничал, стал отращивать брюшко. Нахватавшись разных словечек, завыражался, подобно беломанишечникам, культурно, интеллигентно; фраком (для балов) новёхоньким обзавелся, позаимствовав у прежнего хозяина, трактирщика. Последний никак не хотел делиться и тогда у его носа замаячил символ власти – маузер.
В гору пошел дед. Еще чуток – он стал бы «всем», но такая незадача приключилась. Знал бы, где поскользнется, соломки прежде подостлал. Бы да кабы…
Вызвал к себе Тимоху красный комиссар и говорит сурово:
— Назначаю тебя командиром летучего отряда. Поедешь, - говорит, - в Тверскую губернию, будешь, - добавляет, - кулачьё потрошить: прячет хлеб, а трудящийся с голоду пухнет.
Той же ночью его отряд с песнями и под хмельком выехал, волоча за собой винтовки и пулеметы. Днем дед, проявив небывалую смекалку, находил припрятанное продовольствие и решительно экспроприировал. Старухи выли, мужики материли, на чем свет стоит, а ему нипочем:
— Именем революции! – только и твердил Тимоха.
На третьи сутки Тимоха держал уже путь на Москву. Командир – впереди, а следом подводы, подводы, гружёные мешками. Продотрядовцы, напившись экспроприированным у крестьян самогоном, горланили, распугивая ворон, революционные песни.
В одном из сел – остановились. Надо было дать отдых выбивающимся из сил коням. Тимоха – в трактир. Чтобы благородно подкрепиться.
Тимоха сидит, вкушает, а на сельской улице прямо на мешках с продовольствием безмятежно спят продотрядовцы. Тимоха, чуток отяжелев, откинулся на спинку стула, стал икать и гладить благородный животик. Тут к нему подкатывает трактирщик, глядя маслеными глазками, говорит:
— Товарищ красный командир, прослышал я, что сопровождаешь хлебушко…
— Как водится, - икнув для порядка, подтвердил Тимоха.
— Бают, что много…
— На наш век хватит, - соглашается Тимоха.
Подсев поближе, наклонившись, трактирщик зашептал:
— Продай, а?
— Не могём! – решительно заявил красный командир и грозно добавил. – Не мое, а трудящегося класса.
— Возом больше, возом меньше – не убудет. А?
Тимоха взъярился не на шутку.
— Куды толкаешь красного командира?! Вот возьму и шлепну как контру трудового народа.
Трактирщик, привыкший ко всему, даже не отстранился.
— Золотыми царскими червонцами плачу. Чуешь, командир?
Дед мой, как сам рассказывал под пьяную лавочку, встрепенулся.
— Да? Золотыми червонцами, говоришь? Царскими?
— Точь-в-точь, - подтвердил трактирщик.
— Ага! Имеешь в загашнике?! А я возьму и экспроприирую.
Трактирщик поднес к носу Тимохи кукиш.
— Правов нетути у тебя.
Дед ухмыльнулся и вытащил маузер.
— У кого вот это в руках, у того правов немеряно.
Трактирщик обиженно насупился и встал.
— Вольному воля, спасенному рай.
— Не обижайся, рожа ты жирная. Я ведь пошутил.
— Шутки у командира даже для трактирщика…
…Через несколько минут они ударили по рукам и сделку вспрыснули хорошей водочкой… «Смирновской»…
Продотряд двинулся дальше. И тут дед услышал вопли. Приказал остановиться. Подбегает с хвоста продотрядовец и очумело вращает глазищами.
— Товарищ командир, нету!
— Чего, боец, нету? – строго спрашивает дед.
— Нашей подводы нету. Была, а теперь нету.
— Не городи! – прикрикнул дед.
— Задремали мы на мешках, а тока очнулись от скрипа телег… на земле. Ни коня, ни телеги.
— Под революционный трибунал, мерзавец, пойдешь! – закричал командир. – Проспал, пьяница!
Боец упал в ноги.
— Помилуй, товарищ красный командир! Век Бога за тебя молить буду.
— Заткнись! – рыкнул дед. – Молчи! Как-нибудь вывернемся.
Эта история обошлась боком: через полгода деда вызвали в ВЧК. Там сказали: донос имеется. Что делать? Каяться!
— Бес, - сказал дед, - попутал.
Чекист в бесовскую силу не верил, поэтому все червонцы царские благополучно перекочевали в карманы следователя. Историю замяли. Делу ход не дали. Но от затеи стать «всем» пришлось отказаться. Пошел в домоуправы и досидел до пенсии.
Я был взрослым, когда напомнил деду.
— А что с тем трактирщиком? Не слышал?
— То же, что и со мной: чекист обобрал и его. По миру пустил.
— Но его-то, дед, за что?
— Скупка общенародного достояния. Стращали статьей. До тех пор, пока хоть что-то имел тот трактирщик. Чекиста тоже Бог наказал: в тридцать седьмом, как пособника врагов народа, свои же шлепнули.
Сын домоуправа, мой отец, не унаследовавший деловую хватку Тимохи, счетоводом всю жизнь проработал в одной маленькой конторе. Жизнь провел – ни хорошо, ни плохо.
А я? Ну, это особая статья и о ней после расскажу.
Мне не за подло.
