Деревенский философ

Николай, слыл в деревне человеком одаренным и творческим. Был он, по разговорам селян, то ли отставным офицером, то-ли бывшим служащим какого-то "ящика", то-ли преподавал когда-то в каком-то серьезном заведении. Появился в деревне тихо, лет десять назад и прижился в одном из домов близко к околице. Дом был не нов, а Николай - не молод. Жизненные передряги отразились на обоих. И если жилище хозяин еще подправлял, то о нем самом позаботиться было некому. Николай был одинок, и одиночество его скрашивала только собака. Она любила его без претензий, таким как он был: немолодым, с взъерошенными поседевшими волосами, крупными чертами лица и грубоватыми ладонями.

Армейские непритязательность и аккуратность накладывали печать аскетизма на его облик. Сидя на нижней перекладине лестницы, приставленной в затишке к дому, он отдыхал от дел мирских и наслаждался теплом уходящего закатного солнца. Кирзовые, почти вечные сапоги, истерлись на заломах и потеряли цвет. Прутик, которым Николай отковыривал засохшую глину от подошвы, сломался и был с легкостью отброшен. Сплюнув сквозь зубы, он привалился на лестничный брус за спиной и прикрыл глаза, нахлобучив на глаза старую ушанку. Было приятно посидеть так, погреться на последних чахоточно-слабых лучах осеннего солнца. Пошел октябрь, и скоро зима. Пережить бы ее, лютую.

Возраст давал о себе знать то ноющей поясницей, то заполошным утренним кашлем, то резью где-то глубоко поддыхом. На дождь ломило пальцы, помороженные еще на службе, да и засыпать стало труднее, мысли одолевали. Короче, полный стариковский набор, хоть, вроде, еще и не старик был Николай, не так давно полтинник разменял.

Рядом в конуре зашевелилась полукровка лайка Альма, высунула морду и покосила темным глазом на хозяина. Через секунду стало слышно мерное постукивание хвоста. Псина не выдержала прилива нежности, выбралась, расправляя в потягушках поочередно задние лапы, и ткнулась мордой в ладони хозяина, лодочкой зажатые между колен. Подпихивая кисти рук холодным носом, стала выпрашивать ласку.

- Ах, ты, зззараза такая! Ах, ты, собачатина! – Николай сжал в ладонях морду собаки и нежно потрепал ее. – Что, в лес хочешь? Засиделась в доме-то?

Встал, ухватившись ладонями за поясницу, прогнулся, привстал на цыпочки. «Кхех!» - выдохнул резко и закашлялся.

- Совсем дыхалка моя никчемной стала, Альма. Завтра пойдем в лес, протопчемся, продышимся, легкие провентилируем. Да и тебе размяться надо.

Собака все поняла, запрыгала как резиновый мячик, ударяя передними лапами в грудь хозяина, завиляла задом, забегала кругами по двору, показывая свою радость и готовность хоть сейчас и хоть на край света!

Утро следующего дня выдалось хмурым и влажным. Стоял густой туман. Сырые бурые травы полегли, лист не шевелился, боясь покинуть ветки. Закинув старенький рюкзак за спину, Николай вышел на крыльцо. Альма уже сидела точеным столбиком у будки и от нетерпения нервно зевала. Она ждала.

- Кормить не буду, а то обленишься, бегать не захочешь, - буркнул Николай, отвязывая псину.

За околицу пошли по узкой тропинке, теряясь в белесой пелене. Морось обволакивала, и вскоре они растворились в ней за поворотом сарая.

Лес встретил редким потенькиванием синиц и глухой дробью дятла где-то за высоковольткой. Черничник и высокий багульник хлестали по сапогам, колени старых брюк намокли, но Николай не замечал этого. В лесу он преображался, ощущая свою сопричастность ко всему, что было рядом. Собака, верная спутница, остро чувствовала настроение хозяина и готова была служить верой и правдой. Лапы и брюхо быстро намокли, и, опустив морду вниз, она «читала» лес.

С недавних пор Николай забросил охоту, стал ходить в лес без ружья, а ведь какой заядлый любитель был! На разного зверя ходили, иногда и с приятелями. Альма дичь чувствовала чуть ли не от кромки леса! А теперь охоты не было, хотя зверья в лесу меньше не стало.

- Что? Про белок вспомнила? А? По глазам вижу! …Эх! – Николай махнул рукой, – хорош за ними гоняться! Нехай попрыгают еще, шалуньи! И у них жизнь в заботах, и они страх знают.

Дошли до просеки у высоковольтки и остановились. Никола снял рюкзак и поставил на землю. Присев на поваленный ствол старой сосны, достал термос и бутерброды. Пару сразу раскрошил и выложил на траву – для Альмы. Собаку уговаривать не пришлось, смахнула в одно мгновение и улеглась у ног хозяина. А тот потягивал чай, прикусывал хлеб и смотрел поверх макушек низкорослых осин на темнеющий за ними ельник. Туман уже осел, темное небо местами зияло разрывами в резкую и бесконечную синь. Косые лучи солнца в просветах выхватывали желтую листву и редкую зелень.

Последние дни осени. Скоро зима. Вот уже через несколько дней и наступит Покров. Именно в лесу, в ощущении своего единения с природой, к Николаю приходили умиротворенно-созерцательное настроение и философские рассуждения. Поделиться ими он мог только с Альмой. Других слушателей, увы, не находилось. Да и откуда им в лесу взяться! А в деревне и настроение беседовать на эти темы пропадало. Среди людей – другие темы, другой ритм и дыхание жизни.

Загрубевшей рукой поглаживая холку уютно свернувшейся у ног собаки, заговорил:

- Люблю я этот праздник - Покров. И приготовление природы к нему воспринимаю очень ощутимо. Во всех грехах не раскаяться, ото всех не отмыться, остается только с благодарностью и трепетом принять этот Дар - Покров. Белым покроется наша грязь. По милости и великому состраданию к нам грешным и слабым, к нам малодушным. Это очищение без лицеприятия, не заглядывая на заслуги и на грехи каждого. Всем в равной степени, по милости и любви. Такие чувства во мне рождает этот праздник. Он и для живущих и для ушедших. Наверно, и им облегчение накануне.

Николай вздохнул, посмотрел на собаку. Было не понятно, спит она или слушает его проговоренные вслух мысли. Ушами поводила, значит, слышит. И он продолжил:

- Ты знаешь, недавно сижу у сараюхи, разбираю ступицу своей "копейки", подшипник меняю, смазываю. Руки работают, сам двигаюсь, инструменты перебираю, то есть тело живет своею жизнью и выполняет все что надо - по долгу, по памяти. А голова сама по себе. У меня так часто бывает. Я как та белочка в дупле - в своем теле. Смотрю вокруг - как красиво! И все живое. Все пульсирует мягко и трепетно. Все заполнено волнами жизни. И все в этом эфире равны. То есть любовь во всем. Такой вот, милая моя, бульон вокруг. И нет в нем первых и последних. И мои чувства не важнее твоих, к примеру, или муравья. Они совершенно разные, но не важнее одни других.

Альма вдохнула, как бы подтверждая полное согласие, завалилась на бок и вытянула лапы. Хвост, неся бессменную службу преданности и любви, слабо шевелился, чуть заметно выстукивал: «Твоя на веки!».

А Николай уже не останавливался, желая просто выговориться:

- Я понимаю, что придет мой час, тело одряхлеет и «белочка выпрыгнет из своего дупла», и стану я в этом мире со всеми вместе на равных. И нельзя, поэтому, никем пренебрегать, быть высокомерным. Дальше вступит в действие закон подобия. Оказавшись все вместе, мы расслоимся по подобию качеств. И этот процесс уже от нас не будет зависеть.

Никто не будет никого наказывать за грехи. Просто опять по милости и по любви это произойдет, как подобие обеспечит. Не смогут грешные души наши и свет непорочный быть вместе, как не может быть тень там, где свет. «Тень» тоже пожалеют и соберут отдельно там, где она может быть, чтобы не погибла от света, соберут в стороночке. Другое дело, что там не очень-то сладко. А как иначе, «тень» это.

То есть пока я жив, пока я могу собой управлять, я еще на что-то влияю, может еще и не совсем черной моя тень станется? И хочу я того или нет - сидит моя белочка в дупле, выглядывает, внутри дупла вошкается, а вокруг по веткам другие уже скачут.

- Что? Заморочил я твою голову? Нет? Свою-то заморочил, - вздохнул, собрал остатки трапезы в рюкзак, затянул его, застегнул ремни.

- Пойдем, что ли? Болтаю тут, болтаю… то ли сам собой, то ли с тобой. Хрен редьки не слаще. Прожил бобылем всю жизнь, ничего и не понял, вот ищу ответы, а вопросов все больше становится. Пойдем, что тебе пара бутербродов? К дому пора двигаться. Проветрились уже, поди.

Они встали и пошли назад в деревню. Николай - не спеша, а Альма, нарезая круги вокруг него, не желая покидать лесные обители. У нее не было вопросов, ей все и так было понятно и известно.